—Ты в порядке?
Запоздало сообразил, что так в это время не выражаются, но Маруся поняла.
—Да. Нога вот только разболелась.
—Сейчас найду транспорт до госпиталя. Скажи только…— Максим передернул плечами, вспоминая истерику Михи.— Ты… тебе нормально с тем, как все закончилось?
—Разумеется,— спокойно ответила Маруся.— Я ведь знала, что так и будет. Это как заражение крови — чтобы человек выжил, необходимо отсечь гниющую часть тела безо всякой жалости. Я раньше этого не понимала. Теперь поняла.
—Что же… заставило тебя понять?
—Ты.
Отвезти бы ее на ночь к себе, решил вдруг Максим. Может, просто поговорить, побыть не одному… ну или не только, если она захочет. А она же захочет. Им обоим нужно снять стресс.
К ним почти подбежал доктор Мефодиев. Его кашемировый шарф белел в темноте. И где он, спрашивается, был, пока шел кризис?
—Наконец-то я тебя разыскал! Слава Богу, ты цела! Тебе срочно нужно в госпиталь!— выкрикнул он Марусе и тут же обернулся к Максиму: — Разве можно подвергать женщину такому риску? Как вы могли?!
Максим пожал плечами. Мог, и все тут. Он рисковал своей жизнью — и Марусиной тоже. Так надо было, и это оказалось совершенно естественно.
—Не нужно про меня говорить так, будто я ребенок или вещь,— раздраженно ответила Маруся.— Я сама приняла решение. Приступила к той самой агитационной работе, на которую ты меня и звал.
—Тебе еще рано работать, ты не поправилась!— волновался Мефодиев.— Я как твой врач тебе запрещаю!
—Поздно, доктор,— усмехнулась Маруся.— Я уже начала. И работы перед нами — непочатый край. А времени, считай, не осталось совсем.
Глава 24
На равных
Декабрь 1918 года
—Так как же вышло, что зачинщиков мятежа расстреляли без суда?— в голосе Чайковского звучала скорее горечь, чем обвинение.— Вы ведь были там, Максим Сергеевич. Отчего не настояли на заседании военно-полевого суда?
Максим устало потер виски. От этого лицемерия уже тошнило. В течение всех вчерашних событий Чайковский каждые полчаса запрашивал новости по телефону. Все решения были приняты с его ведома и при его невмешательстве. Но теперь, конечно же, надо завиноватить во всем комиссара… который, в отличие от членов правительства, там был.
Вызывал его Чайковский отчего-то не к себе в кабинет, а в зал заседаний, и теперь они вдвоем сидели за длинным столом, покрытым зеленым сукном.
Максим лег в постель рано, но только под утро смог провалиться в нездоровый беспокойный сон. Снились ему не расстрелянные сегодня — он и лиц-то их не разглядел толком — а мертвый партизан Ларионов. «Знаете, что вы сделаете потом? Сядете на пароходы и сбежите…» — говорил Ларионов, и лихорадочный блеск глаз придавал его облику нечто демоническое.
Ах да, Чайковский с его почти риторическими вопросами…
—Обстановка сложилась так, что медлить с наказанием виновных было нельзя,— терпеливо объяснил Максим то, что собеседник и без того прекрасно знал.— Следовало довести дело до конца.
Чайковский склонил седую голову, запустил пальцы в живописную шевелюру. На красиво вылепленном лице его отражались тяжкие раздумья.
—Понимаю…— произнес он наконец.— Действительно, следовало довести дело до конца…
Максим украдкой глянул на часы. Пора было идти за Михой в полицейский участок, вот уж где будет по-настоящему тяжелый разговор… Нет, изволь сидеть здесь, созерцать этот театр одного актера.
—Что же, раз такова была военная необходимость…— продолжал вещать Чайковский.— Должно быть, это оправдано, ведь большевизм — главная опасность для всей современной культуры. Души большевиков пусты, в них нет ничего, кроме ненависти. Будущее должно принадлежать творческому, созидательному социализму, построенному на социальной любви людей друг к другу.
Максим снова посмотрел на часы, уже демонстративно.
—И если в борьбе за это будущее нам приходится идти на решительные меры, значит, так тому и быть,— убедил наконец Чайковский сам себя.— На рассвете эти части были отправлены на фронт. Товарищ Марушевский доложил, что солдаты вели себя смирно, но постоянно пели… Русская душа — загадка, вы не находите, Максим Сергеевич?
Максим пожал плечами.
—Однако союзники были весьма фраппированы столь неуместной веселостью. Владимиру Владимировичу пришлось им объяснять, что эти песни, должно быть, выражают раскаяние и скорбь.
Марушевский потерял контроль над собственной армией, расстрелял своих же солдат — а волнует его, что подумают союзники… Ясно-понятно.
—Но я другое хотел вам сообщить, Максим Сергеевич,— продолжал Чайковский.— Лично, так сказать. Вы заслуживаете услышать эту новость не на общем собрании, а от меня.
—Да, Николай Васильевич? Я весь внимание.
Чайковский приосанился, пригладил бороду:
—Как вы, вероятно, знаете, я получил письмо с настойчивым приглашением принять участие в работе Русского политического совещания в Париже. Это было тяжелое решение… Я разрывался и разрываюсь до сих пор между своим долгом перед Северной областью и ответственностью за судьбы всего Отчества… И в итоге все же решил, что больше пользы России смогу принести в Париже.
Максим одними губами выматерился. Нечеловеческим усилием воли удалось промолчать. Среди слов, которые ему хотелось произнести, цензурных было немного.
Чайковский считал выражение его лица и вскинул перед собой ладони, будто бы защищаясь:
—Я понимаю, что покидаю вас в тяжелый исторический момент! Однако только на время — короткое, смею надеяться. Но и вы поймите, Максим Сергеевич: от работы этого совещания зависит международное признание белых правительств! Без помощи мирового сообщества нам большевиков не победить, а сейчас, когда Великая война закончена, даже у стран Антанты нет официального основания нам помогать.
—И кто же займет пост председателя правительства Северной области после вашего отъезда?— спросил Максим настолько ровным тоном, насколько это оказалось в его силах.
—Как «кто»? Товарищ Зубов, разумеется!
—Но это же… ваш секретарь.
Зубова Максим воспринимал исключительно как бледную тень импозантного Чайковского.
—Не мой секретарь, а секретарь правительства,— в голосе Николая Васильевича впервые прорезался намек на упрек.— Петр Юльевич — опытный земский деятель, человек самых прогрессивных взглядов. Уверен, он прекрасно справится с обязанностями председателя правительства в мое — временное, подчеркиваю!— отсутствие.
Безликий секретарь, временно исполняющий обязанности председателя временного правительства… Максим не мог даже вспомнить, обращался ли когда-либо к Зубову по имени-отчеству. Да уж, немного осталось от проекта возрождения России в духе Минина и Пожарского.
