Малкольм велел всем в доме всячески заботиться о Мариэлле,
исполнять любую ее прихоть, заставлять ее правильно и регулярно питаться,
оберегать ее, чтобы она не споткнулась, не упала, не переутомилась. Правда,
слуги не так радостно восприняли ее беременность, как сам Малкольм. Они увидели
возможность причинять ей новые мелкие неприятности. Особенно домоправительница,
которая прожила в доме уже двадцать лет, пережила недолгое владычество обеих
предыдущих жен Малкольма и относилась к Мариэлле как к нахальной особе, которая
вторглась в чужой дом и которую рано или поздно можно будет спровадить.
Перспектива рождения ребенка как бы укрепляла позиции Мариэллы, так что ее
«домашние» недоброжелатели не радовались, а, наоборот, досадовали больше
прежнего. Домоправительницу, горничных, шофера Патрика, ирландца, которого
Мариэлла невзлюбила с первой встречи, даже повариху раздражала необходимость
выполнять капризы Мариэллы, например, специально заваривать для нее чай, когда
у нее болела голова. Головные боли Мариэллы рассматривались как проявления
слабости, и слуги часто позволяли себе высказывания на этот счет. Даже нянька,
которую Малкольм нанял для будущего ребенка, казалось, относилась к Мариэлле
как к низшему существу. Это была англичанка с каменным лицом и с сердцем,
по-видимому, из того же материала. Малькольм привез ее из одной из своих
многочисленных заграничных командировок. Трудно было себе представить, что эта
женщина способна нежно относиться к новорожденному. Когда она приехала (это
случилось за месяц до предполагаемого рождения ребенка), Мариэлла пришла от нее
в ужас.
— Малкольм, ей бы быть надзирательницей в тюрьме. Как
можно ей доверить ребенка? — спрашивала Мариэлла, хотя на языке у нее
вертелось другое: а зачем она вообще нам нужна? Об Андре Мариэлла заботилась
сама, но воспоминания о том времени были слишком мучительны, так что она не
спорила с Малкольмом всерьез. — Я могу и сама ухаживать за ребенком.
Но он только рассмеялся в ответ. Ему словно нравилось, что
она не умеет защитить себя ни перед кем.
— Когда родится ребенок, ты будешь истощена. Тебе
понадобится отдых. Мисс Гриффин сделает все, что нужно. У нее прекрасные
рекомендации, есть опыт работы в детской больнице. Нам нужна именно такая няня.
Ты, надо полагать, сама еще не знаешь, что тебе понадобится. Вот увидишь, с
детьми совсем не так просто нянчиться, как тебе кажется.
Она-то знала наверняка, что с детьми проще, чем кажется ему,
но сказать не могла. В восемнадцать лет у нее родился ребенок, с которым она
управлялась без всяких помощников.
Мисс Гриффин начала с того, что заявила, будто головные боли
Мариэллы являются признаком того, что организм матери серьезно ослаблен. Похоже
было, что она хочет пристыдить самую боль, но голова болела слишком сильно,
Мариэллу в такие минуты могли вылечить только темная комната и тишина. Для
возникновения ее головных болей могли найтись тысячи причин. Напряжение,
беспокойство, спор с Малкольмом, грубость горничной, простуда, инфекция, просто
вечерняя усталость, жирная пища, даже стакан вина. Головные боли были настоящей
пыткой для Мариэллы, ей постоянно приходилось извиняться, как будто бы они в
самом деле были лишь ее капризом, как намекнула мисс Гриффин.
Только один человек из прислуги был добр к Мариэлле —
Хейверфорд, старый дворецкий, англичанин. Он никогда не был назойлив, но
держался неизменно любезно. Мариэлла любила его общество. В отличие от него
мисс Гриффин с первых же дней постаралась завоевать особое доверие Малкольма,
который нанял ее сам. И вскоре для нее, как и для прочих, Мариэлла стала
нежеланной гостьей в собственном доме. Англичанка стала относиться к Мариэлле
как к необходимому, но малоприятному устройству для производства детей. В конце
концов Мариэлла начала не на шутку бояться мисс Гриффин. Ей хотелось, чтобы сейчас
с ней были люди, которые любят ее, и она невольно вспоминала недели перед
рождением Андре, когда рядом с ней был Чарльз. Часто она ложилась спать в
слезах. Малкольм замечал это и каждый раз бывал удивлен и огорчен.
— Ты сейчас слишком чувствительна. Постарайся не
принимать все так близко к сердцу, — попытался успокоить ее Малкольм. Но,
поговорив с мисс Гриффин, он решил, что Мариэлла просто не в себе. Похоже было,
ей постоянно хотелось плакать. Особенно сильно Мариэлла расстроилась в тот
день, когда пришла в офис и встретила Бригитту. Она показалась себе такой
толстой и уродливой по сравнению с секретаршей, что три дня подряд наотрез
отказывалась сопровождать Малкольма на прием. Однако он был всегда терпелив и
честно старался ее понять. Он видел, что к концу беременности Мариэлла была
далеко не в лучшей форме. Она боялась, едва держала себя в руках. Малкольм
старался помочь ей, как мог. Мисс Гриффин объяснила ему, что некоторые женщины
настолько боятся болевого шока при родах, что теряют голову при одной мысли о
том, что им придется испытать. Эти слова подтверждали первоначальную теорию
няньки, что молодой матери не хватает силы воли, более того, ей не хватает
мужества.
Мариэлла хотела, чтобы ребенок с самых первых часов своей
жизни находился дома, но Малкольм твердо стоял на том, что он должен появиться
на свет в больнице, где на случай непредвиденных осложнений есть самое
современное оборудование. Мариэлла чувствовала, что ей будет спокойнее, если
ребенок родится дома, она боялась, что ребенка могут украсть или подменить, и
даже призналась в этом Малкольму. В сентябре арестовали Бруно Ричарда Хауптмана
за похищение сына Линдбергов, и сейчас похищение ребенка вновь сделалось
навязчивой идеей Мариэллы. Но Малкольм решил, что у нее просто расходились нервы,
так как она была на седьмом месяце беременности. Для нее настали трудные
времена, а истинной причины ее страхов не знал никто. Только ее лечащий врач
догадывался, и при каждой встрече он пытался ее успокоить и убедить, что на
этот раз все будет хорошо.
Накануне родов супруги Паттерсон были дома.
Малкольм сидел в своей спальне и разбирал какие-то бумаги.
Когда начались схватки, Мариэлла потерпела какое-то время, потом пошла к
Малкольму. Едва увидев ее, он сразу же бросился вниз. Патрик отвез их обоих в
больницу, и Малкольм оставался около жены до тех пор, пока врач не распорядился
уложить ее на каталку и увезти куда-то, откуда она должна была вернуться уже
матерью. Сознание ее было затуманено обезболивающими препаратами, и она
бормотала что-то о том, как все было не так в Париже, обращаясь при этом к
Малкольму. Врач улыбался ему, они обменивались понимающими мужскими взглядами —
она перенеслась в воображаемый мир.
— У нее все должно пройти легко, — сказал врач,
когда ее увезли. — Я скоро вернусь к вам.
Малкольм ободряюще улыбнулся и опустился в кресло. Он
заранее заказал для жены две отдельные палаты. Часы пробили полночь. В четыре
часа двадцать три минуты утра на свет появился Теодор Уитмен Паттерсон.
Мариэлла впервые увидела его как в дымке, когда доктор протянул
его, завернутого в одеяло, к ней. У него было круглое розовое лицо, редкие
светлые волосики, он удивленно смотрел на нее с таким выражением, как будто
ожидал увидеть на ее месте кого-то другого, а потом издал громкий и долгий
вопль. Все присутствующие заулыбались, а по щекам Мариэллы потекли слезы.
Она-то думала, что его уже нет… Она так хорошо помнит его… Такая же круглая
мордочка… удивленные глаза… только волосы были черные, как у Чарльза… черные,
отливали сероватым блеском, как перья ворона… Это не он, но так похож на него!
Она прижалась к нему щекой и ощутила какую-то древнюю, первобытную боль, и
одновременно на нее накатила волна счастья, нежности, удовлетворения. Ребенка
унесли, чтобы помыть и показать отцу. Мариэлла задремала, а врачи завершили
последние процедуры.
