—Через час приду. Письмо должно быть готово.
Вечером Хуан с Ариасом долго беседовали с Лало. Метис внимательно слушал, кивал головой и под конец спросил:
—Мне торопиться возвращаться, сеньоры?
—Да, Лало,— ответил Хуан.— Мы хотели бы побыстрее. Нам не стоит тянуть. Слишком долго может быть опасно. Вот тебе на дорогу пятнадцать реалов. Можешь заехать к себе в деревню, но не задерживайся там. Сменишь мула — и в дорогу.
На рассвете Лало ускакал по тропе, а Хуан проследил, как последние камушки скатывались с тропы, по которой метис вёл мула, таща его изо всех сил.
Алесио даже подпрыгнул, узнав, что хозяин дал добро на его с испанкой игру. Губы растянулись в радостней крокодильей усмешке, и он воскликнул:
—У меня ещё ни разу не было белей женщины! А эта не просто белая, а сеньорита! Боги ко мне должно быть благосклонны, Ар! Мне необходимо поставить и свечки в церкви, и принести большую жертву старым моим богам! Я так и сделаю!
—Учти, Ал, что хозяин требует быть осторожным, нежным и не повредить сеньорите. Это главное условие. Мы не можем потерять её в тот момент, когда дело уже на мази. К тому же и тебе будет слишком накладно, если что произойдёт с сеньоритой.
—Учту, Ар, и буду самым нежным любовником! Я пошёл, друг, и я тебя не забуду!— мулат помчался куда-то с возбуждённым и радостным видом.
Он торопил белых рабов побыстрее втиснуться в пещеру. В руках нёс толстый конский потник и чистую попону. В пещере он нервно посадил рабов на цепь.
—Сеньорита, я принёс тебе потник. Тебе будет теперь хорошо спать. И ещё хочу угостить тебя кусочком мяса. Мы зарезали сегодня козла. Вот прошу отведать. Молока можешь пить сколько хочешь.
Габриэла с подозрением посмотрела в сияющее лицо мулата. Спросила с дрожью в голосе:
—С чего это ты так раздобрился? Что это значит?
—Очень многое, сеньорита!— осклабился Алесио, подвинулся ближе и положил свою большую руку на её, узкую тонкую, грязную.
—Что е тобой?!— отдёрнула она руку и спрятала за спину.— Уйди!
—Нет, дорогая моя! Сегодня я не отойду. Сегодня мой праздник, сеньорита!
Габриэла не на шутку испугалась. А Алесио, уже достаточно распалённый близостью лакомства, больше не мог держать себя в узде. Он обнял девушку, привлёк в себе, залез губами ей в шею, что вызвало такое бурное отвращение у девушки, что она забилась, закричала с визгом и воплями.
Но Алесио уже закусил удила. Он жадно шарил по телу Габриэлы, силы которой быстро таяли. Она стонала, вопила, но сопротивление становилось всё слабей и слабей.
Мулату, казалось, нравилось такое поведение девушки, и он не ослабевал натиск своих ласк, что больше не позволяли ему контролировать себя. Он в это время мог вполне сойти за рвущего жертву зверя, изголодавшегося и жаждущего насыщения свежим мясом.
Наконец она зарыдала, обессилела, и мулат хоть и с трудом, но овладел ею.
—Ничего особенного,— с видимым разочарованием проговорил он, отвалившись немного в сторону. Повернулся к Атилио, смотрящего на эту сцену с расширенными, не то от ужаса, не то от любопытства, глазами.— Нет, сеньор, ничего особенного. Уверяю тебя. Я ожидал большего, а…— мулат махнул рукой, небрежно прикрыл её ноги обрывками платья, вздохнул.
Габриэла лежала с закрытыми глазами, судорожно всхлипывала, не в силах вымолвить слово. А мулат, оглядев её, проговорил равнодушно:
—Сеньорита, не плачь! Это когда-нибудь всё равно должно было произойти. Однако ты была девственница, но это не повышает твоей ценности. У меня были женщины во много раз лучше. Успокойся, мы ещё позабавимся с тобой, и я пойду. Посмотришь, это не так плохо, как тебе кажется.
Она открыла глаза, блеснула ими остро, непримиримо и жестоко. Он заметил её всплеск, усмехнулся и полез к ней.
Утром Габриэла отказалась выйти из пещеры. Мулат удивился, довольно ласково уговаривал её. Атилио уже ушёл, а Габриэла всё упиралась и не хотела подчиняться. И Алесио улыбнулся.
—Я понял, крошка! Мы сейчас исправим мою оплошность!
Мулат с похотливой улыбкой на отвратительном лице, уверенно обнял девушку, но тут же она вцепилась ногтями ему в лицо и с остервенением стала царапать, визжа при этом, словно от наслаждения.
Мулат вырвался из её ногтей, отёр лицо, посмотрел на ладони, проговорил свирепо, едва сдерживая рвущееся наружу безумие:
—Сучка! Ты что делаешь? Паскуда белая!— И сильно ударил ладонью по лицу, от чего Габриэла отлетела к стене и сжалась, всхлипывая.
Он старательно вытирал лицо, потом схватил Габриэлу за волосы, рванул, поставил на ноги и поволок к выходу из пещеры. Она тащилась по щебёнке, вопила что-то, чего мулат даже не слушал.
Вся исцарапанная, в крови, она наконец встала, прошипев змеёй:
—Ты поплатишься за всё, скотина! Я жить не буду, но отомщу тебе, гадина!
Мулат хохотнул, но в этом можно было заметить попытку скрыть вдруг зародившийся страх. И он проговорил очень тихо и очень серьёзно:
—В таком случае мне выгоднее прикончить тебя, маленькая сучка! Но происходить такое будет медленно и очень больно, белая стерва! И посмотрим, у кого получится быстрее и лучше! Иди работать, рабыня!— он так толкнул её в спину, что Габриэла тут же оказалась на земле, добавив ещё одну царапину на ноге.
Испуг исказил лицо Габриэлы. Она поспешила встать, и пошла, прихрамывая, оглядываясь и шепча страшные проклятья.
Ближе к концу дня, Хуан увидел Габриэлу и удивился её ужасному виду:
—Что произошло с сеньоритой? Платье почти исчезло, всё в пятнах крови!
—Жизнь рабыни, сеньор! Во всей красе, как видите!
В лице было смертельное озлобление, непокорность и решимость что-то предпринять. Хуан это заметил и охота поговорить тут же пропала. Он лишь проследил, как тяжело она шла, неся большое ведро с молоком к шалашам.
Юноша грустно усмехнулся, подумал, что бы сказала сеньора Корнелия, увидев эту аристократку в её теперешнем положении.
Лало довольно быстро доехал до деревни. Его встретили немногословно, понимая, что болтать он не охоч, и не в его интересах заниматься этим делом. Элеутерио лишь глаза расширил, когда увидел на ладони племянника горку серебра.
—Этак ты, Лало, скоро станешь самым богатым человеком в деревне! Как тебе удалось такое?
—Дела, дядя,— коротко ответил юноша, и добавил: — Тороплюсь. Заеду домой, отдам деньги и поем. На отдых времени нет.
Староста удивился ещё больше, и червь зависти зашевелился в его загрубелой душе крестьянина.
В ночь Лало не поехал, мать уговорила переночевать, а отец обещал отличного мула, сильного, быстрого и выносливого.
—И не беспокойся, сын,— молвил отец, выслушав рассказ Лало и просьбу говорить лишь то, что необходимо для его дела, если кто-то поинтересуется.
