Они вышли на поляну, где горел костёр, а рядом чернела хижина без окон. У костра сгорбленно сидел человек, обмахивая себя веточкой с листьями.
—Сеньора Корнелия?— Поднял голову человек и посмотрел на пришедших.
—Я, Кумбо,— устало отозвалась старуха.— Вот привела тебе внучку. Ты с нею поживёшь маленько. Не против?
—Какой разговор, сеньора,— ответил негр, не встав с чурбака.— Буду только рад такой гостье. Тебя Мира зовут? Я уже слышал про тебя.
—Откуда ты мог это слышать?— удивилась девочка, с любопытством рассматривая старого негра.
—Мы с твоей бабушкой давно знакомы. Это она мне устроила этот земельный участок в четверть фанеги. и теперь я не раб и могу работать на себя. Лишь налог плачу, остальное — моё.
—Бабушка, почему ты никогда мне об этом не говорила?— девочка с некоторой обидой посмотрела на усталое лицо старухи, с бликами света от костра.
—Надобности не было, Мира. И ты об этом много не болтай. Поживёшь здесь неделю-две, и я верну тебя, коль захочешь.
Внучка настороженно глядела на старуху, спрашивать больше побоялась — лицо бабушки не предвещало ничего хорошего.
Лало торопил мула, подгоняя и так уже изрядно уставшего. Ему казалось, что погоня мчит по пятам, хотя и сознавал, что испанцы весьма медлительный народ и поднять их с места не так уж легко.
Мул чуть не падал, когда Лало добрался до деревни. Отец со страхом оглядел молчаливого сына, пересчитал реалы, покачал головой, с опаской глядя на изнурённого Лало.
—Лало, ты не слишком ли завяз в этом грязном деле?— спросил отец, отстранив мать, ринувшуюся обнять сыночка.
—Будешь говорить, что надо — и никто тебя не тронет, отец,— хмуро ответил парень. Помолчал и обстоятельно поведал и том, что надо говорить, коль белые будут спрашивать о нём. А под конец сказал решительно:
—Пусть Икути постоянно пасёт скот в соседней долине. Я туда обязательно приду, будто с охоты.— Повернулся к пятнадцатилетнему брату, многозначительно кивнул, мол мотай на ус и запоминай.— Завтра я уеду, аты, Икути, гони в ту долинку скот. Особо торопиться не стоит. И паси там, жди меня.
Мальчишка молча кивнул. Он, как и старший брат, не отличался говорливостью и охотно ушёл бы подальше от родительской опеки и беспрерывного труда на поле. А пасти скот ему нравилось, это было не так трудно.
Ещё до рассвета Лало с одним вьючным мулом выехал в долинуКоарами. В деревне все были понятливыми, трепать языками не приучены и можно было не сомневаться, что никто не проронит лишнего слова про Лало. Он добрался до долины довольно скоро.
Хуан поспешил расспросить метиса. Они уединились на берегу речки. Заходящее солнце ещё сильно припекало спины, Лало то и дело разбрызгивал воду руками и ногами, освежая разгорячённое тело.
—Сеньор, я слушал тех сеньоров и думал. Плохи дела.
—Почему плохи? Что ты слышал?— Хуан был взволнован, обеспокоен и не скрывал этого.
—Ответа они не дали. Молодой сеньор Рассио уехал в город за помощью к своим друзьям.
—Что он задумал, Лало?
—Искать долину и освобождать пленников, сеньор.
Хуан надолго задумался. Потом опять спросил:
—И у него получается? Или ты ничего не знаешь?
—Ничего, сеньор. Но они говорили о какой-то донье Корнелии. Они полагают, что она имеет к этому какое-то отношение. Так думаю, сеньор.
—Действительно плохи дела, Лало. Ну а дон Бонилья? Что у него?
—Он плачет, сеньор. Денег для выкупа у него нет. Может быть, половину собрал бы, но надеется, что дон Рассио успеет освободить его сына.
—Лало,— проговорил Хуан после долгого молчания,— похоже, что ты опять поедешь в усадьбу с письмом. Но пока хорошенько отдохни, подкрепись. Время у нас есть ещё. Завтра поговорим.
Хуан потом долго говорил с Ариасом, но ни к чему путному не пришли. Мулат лишь предложил без тени сомнения:
—С письмом теперь необходимо отправить и палец сеньориты, Хуан. Только так можно будет принудить их пойти на уступки.
Хуан отрицательно мотнул головой, однако отговаривать от такого злодейства не стал, только бросил любопытный взгляд на друга и неопределённо махнул рукой, словно говоря, что может поступать по-своему.
—Да ты не переживай, Хуан! Мы с Алесио сами провернём дело. Вроде ты тут и вовсе не при чём. А Алесио с удовольствием исполнит в лучшем виде.
Хуан опять ничего не ответил, грызясь угрызениями совести и жалостью.
Глава 20
Утром Алесио с Ариасом заявились в пещеру. Сеньорита Габриэла выглядела очень плохо. Худая, с лихорадочно блестевшими глазами, грязная, обмотанная бечёвками, поддерживавшими её тряпьё, тощая и бледная с опалёнными солнцем плечами, где уже не держались тряпки её платья.
Дон Атилио был немного лучше, но и он был плох. Множество мелких ранок, царапин и ссадин уже гноились и никак не хотели заживать. Он оброс грязной длинной щетиной, волосы сбились в колтун. Одежды на нём почти не было.
—Ну детки!— весело приветствовал пленников Алесио.— Сегодня у вас хороший день. Особенно для сеньориты, ха!
Девушка блеснула ненавистным взглядом, мулат ещё больше развеселился.
Ариас остановил мулата.
—Придётся вам, сеньоры, написать новые письма.
—Что, прежние потерялись?— вскрикнул с отчаянием дон Атилио.
—Всё дошло в очень хорошем виде, сеньор,— осклабился Алесио.— Вот только родные сеньориты что-то возомнили себе, решив освободить её. Потому и надо отправить ещё одно письмецо. Но с добавкой к нему, ха-ха!
—Что за добавка?— спросил дон Атилио с дрожью в голосе.
—Сущий пустяк, сеньор, ха-ха! Один лишь пальчик сеньориты в качестве подтверждения тому, что шутить с нами не стоит, ха!
—Ой!— Вырвалось у Габриэлы и лицо побледнело ещё больше.
—Именно, сеньорита,— остановил её Алесио.— Вы знаете, что вас ждёт, потому пишите письмо с требованием немедленного выкупа, как было предложено ранее. Или ваша голова будет отправлена папе с мамой, ха!
Габриэла пыталась что-то сказать, спазм не позволял ей этого, а Ариас с невозмутимым видом проговорил:
—Вот вам необходимое для письма и пишите, пока мы не придём за ним.
—А ты, голубчик,— повернул голову Алесио к дону Атилио,— отправляйся на работу. Жратву мы тебе даём только за работу.
Все трое ушли и долго молча пробирались среди камней и колючек.
—Неужели вы это сделаете?— наконец спросил дон Атилио в ужасе.
—А что нам прикажешь делать, сеньор?— вполне дружески ответил Алесио.— Её родные решили, что мы играемся. Нет уж, сеньоры. Это не игрушки!
