Посмотрел на звёзды, определяя время, встал и прошёлся, поднявшись на невысокий косогор — обозреть местность. Месяц уже повзрослел, тускло освещал всхолмлённую равнину. Ничего подозрительного не заметил. Даже потом лёг на землю и долго вслушивался в звуки матушки-земли. Всё тихо, только неспешные переступания их коней, пасшихся поблизу, доносились до слуха.
Вернулся. Седлать решил попозже, ближе к полуночи, а сейчас блаженно привалился к седлу и потянулся усталым телом. Вдруг вскочил, поняв, что задремал. Старая привычка и опыт прежних лет позволили ему вовремя прервать чуть было не начавшийся в голове отбой.
Подумал недовольно: «Старею, видно!»
Он опять поднялся, прошёлся, посмотрел коней, подогнал в кучу. Дотом, видя, что больше стало невмоготу терпеть желание поспать, толкнул Карпо ногой в бок, молвив тихо:
—Покарауль, Карпо. Больше не могу. Что-то ослаб я сегодня. Встань.
Карпо с кряхтением поднялся, попил немного, брызнул воды в лицо, пошёл к коням. Не удивился, что они не осёдланы, подумал и пошёл дальше проверяя местность и звёзды. Похоже, что ночь перевалила за половину.
Через час, как показалось, Карпо всё же стал неторопливо седлать коней. Сон сильно и беззастенчиво наваливался на него, мутил голову, но работа отвлекала от этого наваждения.
Он долго возился, потом принялся жевать кусок сала с коркой хлеба. Посмотрел на небо и решил, что до рассвета не больше часа. И тут кони что-то запрядали ушами, а одна кобылка тихо, утробно и возбуждённо загоготала. Издали донёсся ответ. Он был ещё далеко, но Карпо, словно лесной зверь тут же всё понял. Бросился к друзьям, пинками растолкал их.
—Ляхи близко!— прошипел он и бросился к коням.
Никто ничего не спросил. Молча, словно волки, казак с парнем вскочили на забеспокоившихся коней, крутанули их и лёгкой рысью потрусили за Карпом. Тот пустился в противоположную сторону от звука конского ржания.
Они не оглядывались. На ходу проверили пистолеты. Неторопливо, продолжали двигаться вниз по яру. Сзади послышались приглушенные расстоянием голоса. Это говорило, что поляки всё же поддались азарту и замыслили изловить беглецов.
—Молодец ты Карпо,— обернулся Демид к другу,— Как это ты услышал их?
—Кобылка подмогла, Демид. Голос подала. А дурак-жеребчик ответил. Они были в четверти версты, наверное.
—Повезло нам и на этот раз.
—Теперь бы оторваться от них подалее. Не охота чуять за спиной врага.
Солнце уже сильно склонилось к земле, когда с пригорка увидели деревню на берегу речки. Дворов двадцать или больше, утопавшие в буйной зелени дерев. Недалеко стадо коров с вездесущими козами.
—Что-то у них деется,— протянул Карпо, приставив ладонь ко лбу.— На майдане[1] народ. Подъедем?
—Можно. Что нам грозит? Ляхи должно быть бросили нас, а тутошние не помеха. Спускаемся. Харчами надо разжиться, а то почти подъели всё.
Прогрохотав по шаткому мосту, казаки оказались вблизи майдана, где толпа крестьян окружила группу гайдуков человек пять.
Растолкали конскими грудями толпу и остановились в середине. Пять ретивых гайдуков с обнажёнными торсами привязывали мужика к бревну, лежащему на колодах. Двое других мужиков стояли со связанными руками за спиной.
—Что тут случилось, люди добрые?— наклонился Демид к старику в холщёвой драной рубахе.
Тот обернулся. В глазах застыл страх, но ответил, задрав бородёнку:
—Свобод, вольности былой требовали, пан казак. А пан и осерчал. Вишь, как лютуют! Ироды, нехристи проклятые,— голос деда заглох, соседи зашикали.
Прихвостни пана, стоящего тут же, закончили вязать мужика, обернулись за дальнейшими распоряжениями.
—Пять десятков батогов этому быдлу!— объявил вальяжно пан помещик. Потом, словно спохватившись, добавил злорадно: — И за каждый крик добавить один удар. Начинайте, с Богом!
Ивась со страхом заметил, как Демид не спеша вытащил из седельной кобуры пистолет, проверил его. В это время экзекуция началась. Толстый прут размеренно падал на уже полосатую спину мужика. Тот кряхтел, извивался, но не кричал. Тело его дёргалось при каждом ударе. Один из подручных при этом чуть приседал и громко отсчитывал удары.
Демид, заметив, что Карпо одобрительно кивнул, поднял пистолет и нажал на курок. Выстрел грохнул так неожиданно, люди были все поглощены ужасным зрелищем. Палач вдруг медленно осел на землю, а красное пятно на спине расплывалось ручейками крови.
Грохнул второй выстрел, люди бросились врассыпную, Демид бросил коня к гайдукам, махал саблей, краем глаз заметив, что его примеру последовали и друзья.
Палачи разбегались, искали своё оружие, не успевали его схватить, как их нагоняли взбесившиеся кони. Один гайдук уже лежал с рассечённой головой. Пан помещик сидел на земле с белым лицом, зажимая рану в животе окровавленной ладонью.
Майдан мгновенно опустел. Убежали и палачи-приспешники. Остались лишь связанные бунтари, горя глазами в ожидании избавления.
—Ивась, освобождай казаков! Режь верёвки! Карпо, собери оружие!
Ивась с бледным лицом спрыгнул с седла, трясущимися руками, едва не ранив несчастных, освободил от пут, бросился к привязанному. Тот крутил головой, торопя глазами, не в силах вымолвить слово.
—Пан казак,— закричал один из освобождённых,— надо изловить их,— кивнул на сидящего пана, уже готовившегося предстать пред высшим небесным судом.— Они могут привести подмогу из соседнего маетка!
—Хватай оружие и гони! Вот пистоль возьми — заряжен. Смотри не потеряй!— И Демид деловито подошёл к раненому пану. Тот глаз не поднял. Дух его готовился отлететь. Демид отошёл, обернулся к избитому, спросил: — Как ты? Кличут как?
—Хрящом кличут, пан казак. Я из москалей, но давно уже живу здесь. Да вот не стерпел, поднял голову.
—Тут тебе делать больше нечего, Хрящ. Семья есть?
—То-то и оно, пан казак. Куда мне от неё?
—Дурень! Тебя тут же забьют до смерти. На, передай жене немного, пока ты в бегах будешь. Проживёт, надеюсь. Руки-ноги есть, огородом кормиться будет, а ты иди к нам. Сдюжишь?
—А чего ж, пан казак! Я здоровья готов, раз такое дело,— и взял несколько монет серебром.— Можно я до детей?
—Валяй, но не шибко задерживайся. Скоро наши прибегут. Уходить будем.
Двое селян появились вскоре, но двигались медленно. Один поддерживал другого и даже Ивась понял, что случилось недоброе. В страхе заметил:
—Дядя Демид, кажись ранен… один.
—Поглядим,— недовольно бросил Демид и приблизился к кучке мужиков, толпившихся поблизости.— Что, селяне? Чего так притихли?
—Э, мил человек,— отозвался бойкий на язык мужик с бритым подбородком,— чего тут много говорить, когда паны и вовсе озверели. Сам глядел, что у нас деется.
