—Богу дуду отдал ваш пан. На недельку вздохнёте хоть, пока наследники не нагрянут. Так?
—Так-то так, мил человек, да нам от этого как бы худо не случилось. Были многие из нас вольными казаками, да то времечко прошло. Жди теперь ещё больших притеснений. Вон Фома семью бросает. А что делать ему?
—Будто не привыкли к ярму!— зло вскричал Демид.— И остальное перетерпите. Такая доля у нашего народа. Кто виноват, что земли наши разодрали на шматки свои же? Теперь под Польшу отпали. Дурни, одно слово!
Ивась кликнул Демида.
—Добрый человек,— обратился к подошедшему Демиду раненый,— что присоветуешь мне, поранен я.
Демид склонился к кровоточащей ноге, из бедра которой обильно сочилась тёмная кровь.
—Рана пустяковая, одначе без знахарки трудно будет. Ползи к ней, и побыстрей. Тебя как звать будет?— повернулся он к второму мужику.
—Меня-то? Омелько, пан казак. Омелько Брыль.
—Я к чему?— продолжил Демид, провожая раненого, подхваченного мужиками.— Фома-москаль решил с нами уйти. Ты-то что решил?
Этот, ещё молодой мужик лет двадцати пяти, помялся, потом молвил неуверенно, потупившись:
—Видно, остаться здесь — самому в петлю залезть, пан казак. Да и мало что я могу здесь потерять. Всё и так отобрал проклятый!— И он бросил на сидящего ещё пана злобный взгляд своих карих глаз.— Пойду с вами, пан казак! Вот только коня я не догадался взять из конюшни пана.
—Это поправимо. Мимо поедем, заберём. И харчей не мешало бы прихватить побольше. А с оружием как?
—Да кто ж о нём вспомнил-то? Теперь надо и о нём подумать. Мы тех собак порешили, а оружие при них осталось. Да и в доме пана можно поживиться — там одни слуги да супруга остались. Блажит…
—Хорошо, Омелько. Приготовься, хотя, что тебе готовить? В доме пана заберёшь всё, что нужно. Семья есть?
—Уже нет, пан казак. Один я остался,— в голосе мужика слышны были неподдельное горе и озлобленность.
—Тогда и раздумывать нечего,— заметил Демид, избегая тяжёлой для мужика темы.— Скоро Фома вернётся — сядем и поедем. Темнеет, а мы всё ещё торчим тут. Поспешать надо. Где пистолеты?
—Ой, пан казак! Мы с перепугу всё побросали! Что теперь будет?
—Ивась, дождёшься Фому, догонишь нас, а мы поспешим, дело не терпит. К дому пана поспешайте.
Демид пустил коня скорым шагом, Омелько семенил рядом.
Дом пана голосил бабьими голосами. У крыльца топтался конюх и нерешительно поглядывал на приближающихся всадника и пешего.
—Ну-ка, приятель,— грубо молвил Демид конюху.— Оседлай нам пару лучших коней, да поторопись! Спешим мы.
Подошёл Омелько, довольно вздохнул, протянул два пистолета.
—Слава Богу! Сохранились. Боялся, что уволокут!
—Больше не теряй, казак!
—Я ж не казак, пан! Никогда пистоля и в руках не держал. Выстрелил он, так я тут же его отбросил. Испугался дюже. Боязно…
—Привыкнешь. Это дело нехитрое. Всяк с этого начинает. С конём управишься? Иди в дом. Поищем чего-нибудь.
Демид не стал ожидать ответа. Он шагнул в сени большой хаты под соломой. Там горела лучина, а в открытую дверь виднелась горница со свечами в бронзовом канделябре.
В горнице рыдала женщина, рядом с кувшином воды стояла девушка. Она обернулась на звук шагов, в глазах застыл страх, граничащий с ужасом. Демиду стало не по себе от этих мечущих глаз.
—Ты чего? Не трону, не бойся! Для этого можно взять эту панну,— и он вздёрнул подбородок на женщину.
Та села, злобно уставилась мокрыми глазами на казака, прошипела с сильным польским акцентом:
—Проклятые! Быдло! Свиньи, звери!
Демида ударило в голову от этих презрительных слов, полных открытой неутолимой злобы. Глаза его прищурились в недобром смятении. Рука взметнулась и нагайка рассекла воздух, опустившись на мокрое лицо, горящее неукротимой ненавистью.
Женщина и девушка взвизгнули, девушка в ужасе прикрыла рот рукой, а полячка задохнулась от боли и неожиданного удара.
—Никогда не думала, как это другим приходится, сучка?!— прошипел Демид, чувствуя, как ярость разгорается в нём.— Ты ещё смеешь жаловаться? Я покажу, как мучается народ от таких, как ты, потаскуха польская!
Женщина готова была ответить, но новый хлёсткий удар нагайки вырвал из нутра женщины лишь очередной вопль боли и ужаса.
—Ты сама напросилась, сука! Эй, ты,— повернулся он к девушке.— Где у них деньги, драгоценности? Тотчас принеси! Убью обоих!
Вид Демида был столь грозен, что служанка метнулась в другую комнату, оставив дверь открытой. То была спальня, виднелась кровать под дорогим узорчатым покрывалом, мрачно поблёскивающим в густых сумерках.
Омелько стоял, словно изваяние, не смея шевельнуться. Демид обернулся к нему, посмотрел в лицо, спросил шипящим голосом:
—Де хочешь попробовать панской плоти, Омелько? Сладкая, душистая, а?
Омелько затряс отрицательно головой, не в силах вымолвить слово. Он бы и ответил чего, но язык не слушался.
—Ладно тебе, друг! Иди, отбери себе из одежды и обувки чего получше. Да не стесняйся. Казак должен выглядеть достойно. Пану больше ничего в этом доме не понадобится. Иди же и поторопись!
Женщина больше не выла, не плакала, только смотрела молча злобными глазами. Даже слёзы высохли. И Демиду показалось, что она только и ждёт, когда он покинет её дом и ей представится возможность насладиться местью, вымещая всё на несчастных селянах.
Он подошёл вплотную. Хозяйка не испугалась. Только плотнее сжала в кулаке надушенный мокрый платок.
—Тебе больше ничего не понадобится в этом мире, сучка!— голос Демида шипел, глаза так и оставались прищуренными, лицо бледно. Он рванул с её шеи цепочку с кулоном, оглядел руки, грубо сорвал перстни, обдирая кожу с пальцев, осмотрелся. Больше ничего здесь не было.
В это время вернулась девушка с двумя шкатулками в трясущихся руках.
—Ключей не нашла,— пролепетала она бледными губами, не смея поднять глаза на Демида.
—Не трясись, дурёха! Сейчас откроем,— он выхватил из ножен саблю и сильно рубанул по большей из шкатулок. Крышка разлетелась на щепки и перед глазами сверкнула груда золоти и серебряных монет.— Вот это порядок, посмотрим, что в другой.
В другой оказались женские драгоценности, и их было много.
—Видишь, девка, какие богатства накопил пан с панной? И всё это нашим с тобой горбом! Теперь пусть попробуют откупиться перед Господом за все свои паскудные дела!
Он вытащил перстень с фиолетовым камнем, посмотрел на девушку.
—Возьми себе, тебе пойдёт. Будешь красоваться перед женихом.
Она испуганно отвела руки за спину, отступила назад, прошептала в страхе, вскинула глаза, полные ужаса:
