Через неделю войско остановилось, развернуло лагерь и потекла обычная солдатская жизнь — с муштрой, голодным жжением в животах и мордобитием офицеров.
У казаков сменился командир роты. Молодой франт из богатой дворянской семьи, воспитанный в традициях ненависти к народу, он, казалось, получал удовольствие от вида мучений солдат.
Доставалось и нашим казакам, особенно, когда ему стало известно, что они иностранцы, да ещё с востока.
—Этот живодёр считает нас настоящими дикарями!— вопил Омелько, демонстрировал синяк под глазом, не обращая внимания на такие же у друзей.
—Подловить бы этого гада, и показать, кто дикари!— мрачно и злобно шипел Карпо.— Он у меня ещё попляшет, падло!
—Что ты ему сделаешь, Карпо!— пытался успокоить друга Демид, не очень уверенно, потому что и сам горел бешенством.
—Погоди, я его прихвачу! Гребешок-то его петушиный пообкарнаю!— не в силах сдержать себя, Карпо продолжал поносить командира.— Если случится бой, я его самолично пристрелю! Гадёныш!
Однажды небольшой отряд, в который входили и наши казаки, совершали патрулирование отдалённых холмов на предмет дезертиров. Девять солдат и один младший офицер неторопливо прочёсывали редколесье.
—Вот это по мне,— говорил Омелько, вдыхая сосновый дух приволья.— В таком бы месте да хатку поставить, да сад насадить, да хорошую бабу под бочок! Благодать!
—Поговори, поговори тут,— усмехнулся Карпо.— Да тебе офицер наш поддаст, запоёшь по-другому! Иди уже молча, не береди душу!
Офицер приказал растянуться и идти не ближе двадцати шагов друг от друга. Это было не очень удобно для казаков. Хотелось на приволье поболтать, отвести душу без надоедливых соседей.
—Не разговаривать!— прикрикнул офицер, помахал тростью, что означало возможность наказания.
Солдаты местами растягивались и на тридцать, и на пятьдесят шагов. У казаков крайними были Ивась и Омелько. Демид и Карпо шли в середине. По обеим сторонам двигались другие солдаты, тоже не соблюдавшие дистанции.
Спускались в долинку с каменистым ложем, по которому протекал ручей с хрустальной водой. Скальные выходы пород поросли мхами, травой и кустарником. Местами высились сосны, дубки и родные берёзки. Всё уже повсеместно зеленело.
Демид узрел небольшую кавалькаду из шести всадников на красивых конях, с развевающимися перьями на шляпах. Впереди на игривом коне гарцевал, как узнал Демид, сам командир их роты. С ними были две дамы в роскошных нарядах, сидя в дамских сёдлах. Сзади трусили два солдата охраны.
—Карпо, нас заметили,— негромко прокричал Демид.— Наш-то сюда направляется. Чего ему взбрело на ум? Покрасоваться решил перед своими бабами?
—Чёрт с ним, с командиром! Только настроение испортил!
Ротный что-то прокричал, обернувшись, пришпорил коня и помчался к цепи солдат, изредка мелькавших среди зелени кустарника. Влетел в ручей, подняв каскад брызг. Было видно, как дамы всплёскивали руками, что-то кричали.
От ручья поднимался крутой невысокий берег старых осыпающихся пород. К нему как раз подходил Демид. Он остановился в ожидании командира, изготовившись и приняв стойку «смирно».
Ротный понукал жеребчика на подъём, щебёнка сваливалась у того из-под копыт и, не доскакав до края двух шагов, конь заскользил вниз, опрокинулся с жалобным ржанием, подмял под себя всадника и свалился к подножью.
Демид инстинктивно бросился вниз, помочь командиру. Тот лежал, пытаясь встать, ругаясь немилосердно.
Тут в голове Демида сверкнуло молнией: «Вот удобный случай мне!»
Он поднял голову, кустарник у ручья скрывал его с командиром. Тот уже почти поднялся, ища поддержки у солдата. Демид ударил сапогом тому в коленку, мельком увидел расширенные от бешенства глаза немца. Времени на раздумья казак ему не дал. Он навалился на офицера, его открытый рот готов был изрыгнуть проклятия и ругань, но мощным рывком Демид отвёл голову назад и с силой надавил. Что-то хрустнуло внутри, тело тут же обмякло. Демид с ужасом поднял голову, увидел скачущих людей в снопах брызг.
Поглядел на ненавистного ротного, лицо которого уже желтело, заострялось. Полуоткрытые глаза остекленели. Демид в растерянности стоял на коленях перед ним, пытаясь унять дрожь и волнение в груди.
Офицеры и дамы окружили ротного. Демид развёл руками, говоря этим, что у него не было никакой возможности помочь командиру.
Казака оттолкнули, стали осматривать командира, потом загалдели, заговорили. Демид, видя, что на него не обращают никакого внимания, поторопился подняться наверх. Здесь уже спешил их офицер, торопясь узнать, что приключилось с ротным.
Раздался пистолетный выстрел, Демид обернулся. Конь ротного дрыгал ногами с простреленной головой. Офицер опустил дымящийся пистолет вниз.
Так свершилась месть над ротным. Демид злорадно усмехнулся, посмотрел на подходящего Карпо весьма многозначительно, кивнул довольно и смачно прищёлкнул языком.
—Опередил ты меня, Демид!— проговорил Карпо с явным сожалением.— Но и так внутри разливается благодать. Конец извергу и насильнику. Тебя не заподозрят, Демид?
—Вряд ли, Карпо. Все видели, как конь его рухнул вниз, придавил всадника. Я тут же бросился вниз, будто на помощь. Меня и не замечали там, внизу.
—Вот и ладно, Демид. Наши будут довольны. Да и все остальные.
—Господи, прости раба грешного!— поднял глаза к небу Карпо, молитвенно сложив руки.— Не хотел я желать смерти этого ирода, да уж сильно он издевался над всеми нами! Прости и помилуй, Господи!
Демид не взывал к Господу. Он смотрел вниз, где ротного уложили поперёк седла одного из коней солдата и все медленно потянулись в сторону лагеря.
Подходили солдаты, с любопытством расспрашивали друг друга, в глазах у каждого можно было прочитать радость и удовлетворение. Они в отсутствии своего командира откровенно ругались в адрес ротного, поносили его на все лады. Казаки всё это уже немного понимали, и были согласны с солдатами.
В лагере были устроены пышные похороны. Ротный оказался знатных кровей и по случаю траура отменили все учения и работы. В качестве поминок выдали по лишней кружке кислого вина.
На другой день появился новый ротный, из старых служак, обедневший дворянин, без ругани не молвившего ни одного слова. Любил отпускать зуботычины, но всегда за дело, с приговорками, присказками и шутками. На него мало обижались, видя в этом солдафоне хоть немного своего, солдатского.
Прошло больше недели и лагерь снова свернули. Войска опять тронулись на запад. Шли неторопливо, пока где-то впереди не стала слышаться пушечная стрельба.
Ещё почти час хода — и уже слышалась мушкетная трескотня, столбики дыма виднелись над низкорослым лесом. Было ясно, что близко идёт сражение и нашим солдатам вскоре предстоит вступить в мясорубку неизвестно за чьи интересы и для чего.
