В порту сгрудились корабли, где кипела бурная жизнь. Грузчики сновали по трапам туда и сюда с грузом на плечах. Катили сотни бочек, стояли откормленные большеногие лошади, запряжённые в огромные телеги.
—Вот это да!— восторгался Ивась видом огромного порта с его суетой и криками. Пахло морем, смолой, несло вонью корабельных внутренностей, а лес мачт в поперечинах рей рябил в глазах.
—Да!— согласился Омелько.— Такого я никак не мог себе представить. А моря вовсе и не видать. Где оно?
—Наверное, корабли заслоняют его,— отозвался Ивась с недоумением.
—А как же нам Его посмотреть? Для того и стремились к нему,— и Омелько обескураженно вертел головой.
—А тут, по-другому говорят, паны казаки,— заметил Ивась.— Я ничего не могу понять. Хотя иногда проскакивает похожее слово. Чудно это!
—Стало быть, тут другой народ живёт,— изрёк Демид.— Не немцы.
—Это точно, Демид. А жаль. Хотелось бы поговорить, разузнать всё.— Иван с сожалением оглядывался, глазея по сторонам.
—Оно тебе надо, Ивась?— отозвался Демид.
—Демид, что ты всё заладил?— Омелько недовольно посмотрел на друга.— Далеко не старик, а бухтишь, словно тебе лет восемьдесят.
Казак осуждающе посмотрел на Омелько.
—Не тебе меня учить, Омелько! Молод ещё!
Ивась сделал знак глазами, прося больше не злить Демида, но Омелько лишь недовольно скривился и отмахнулся.
Лодку оставили у причала, присматривать за ней поручили старшему матросу. Остальные, проводив преподобного отца в город, сами отправились искать ближайший кабак, искать себе места, где можно с интересом и приятно потратить деньги.
Ивась всё чаще стал задумываться над отношением к девушкам. Он уже заметил, что быстро забывает их, быстро охлаждается, а ещё они в ряде случаев просто раздражают его. Лишь первая, которая ублажала его, ещё оставалась в памяти. О ней было приятно вспомнить, помечтать.
Обратиться за советом с этим он стеснялся. Боялся, что его сочтут за слабака, и потому оставалось лишь пользоваться временной усладой, которая быстро приедалась, оставляя оскомину и неудовлетворённость.
Вот и теперь он с волнением ощущал потребностью в женском обществе, хотя знал, что это уже не будет занимать, интересовать или привлекать. И это жадное желание обладать и последующее быстрое пресыщение беспокоило и раздражало юношу.
Здешние девушки были ещё бесцветнее немецких, но перебирать было не из чего. Приходилось мириться с тем, что есть.
Он прислушивался к местному говору, уже различал знакомые слова, но понимать речь пока не получалось.
В подвалах, где ютились кабаки, было много матросов. Многие из других стран, их говор сильно отличался от местного и немецкого. Ивась присматривался и прислушивался, силясь вникать в их разговоры.
—Чую, что многие из матросов из дальних стран пришли, а ничего не могу узнать, расспросить.— Ивась опрокинул кружку с остатками пива и ударил ею по столешнице.
—Оно тебе надо?— мычал Демид, уже порядочно нагрузившись пивом и поглядывающий уже на девиц, готовых уловить малейший знак к сближению.
—Тебе не надо, а мне интересно. Омелько, тебе интересно?
—А как же! Это Демиду ничего не надо. Налился пивом, завалил девку, оно и хорошо. Мне и другое глянуть охота.
—Вот и я того же хочу, а Демид знай посмеивается да отнекивается,— и Ивась отвернулся, высматривая девку.
Они бездельничали все дни. Епископ всё совещался, то с церковниками, то с представителями местной знати и купечества. Он стремился побольше добыть денег для борьбы с католиками. А амстердамские купцы всё жмотничали, выторговывая для себя какие-то привилегии.
Вся эта мышиная возня проходила, минуя казаков. Они скучали. Денег у них было мало, а что без них сделаешь? Добыть было негде и приходилось целые дни шляться бесцельно по городу, глазеть на дома, каналы и людей, занятых собственными житейскими делами. Лишь получив очередной талер, они могли пойти в кабак и там развеять скуку и тоску.
И вдруг вся жизнь их неожиданным образом изменилась.
Друзья шатались по причалу, глазея на корабли и матросов в замызганных отрепьях. Настойчивый зов вначале не привлёк их внимание, но потом Ивась понял, что зовут их. Какой-то человек свешивался с поручней стоящего у причальной стенке корабля, и настойчиво приглашал их подняться на борт.
—Чего это он?— спросил Омелько.— Что ему нужно от нас?
—Хрен его знает!— буркнул Демид, но заинтересовался. Сказал неуверенно: — Подойдём, может ему нужна наша помощь?
—Кто его поймёт,— заметил Омелько, но не запротестовал.— Ивась сам в их болтовне ничего не смыслит, а о нас и говорить нечего.
Человек же продолжал звать, показывая на трап, перекинутый с борта на причал, где стояли два матроса и улыбались казакам.
—Ладно, пошли. Хоть глянем, как там на корабле,— настаивал Демид.— Мы ведь ещё не видели корабль изнутри. Наверное, интересно. Ивась, чего молчишь? Ты идёшь?
—Раз все идут, куда же мне от вас отставать? Иду. Поглядим, чего хочет этот моряк. Я его слов совсем не понимаю.— и Ивась шагнул к трапу.
Моряк сбежал к трапу по крутой лесенке, улыбаясь протягивал руки, и на плохом немецком говорил:
—Ходи, ходи, человеки! Выпьем, поговори! Очень рад, вы гость! Ходи!
Казаки неуверенно поднялись на борт. Человек с приветливой улыбкой повёл их осматривать судно. Указывал руками на то или другое, что-то говорил быстро, но понять его было невозможно. Ивась спросил:
—Мы ничего не понимаем, господин.
—Извинить, извинить, человек! Показать судно хотеть. Сюда!
Они прошли на полуют. Туда вела лесенка, сверху было хорошо видно, что делается в порту. Отсюда они наконец увидали море. Оно синело между лесом мачт и паутиной канатов.
Демид заторопился назад. Человек настойчиво приглашал гостей зайти в каюту. Это было интересно.
—Пошли, что ли?— спросил Демид у товарищей.— Вроде выпить обещает дать.
—А чего ж? Пошли,— охотно согласился Омелько.
Они спустились с полуюта, зашли в сумрачное помещение. Свет просачивался через окно в корме, задёрнутое грязной шторкой. Стол с несколькими бумагами на нём был неопрятен. Тут же стояла большая початая бутылка вина.
—Скоро, скоро быть кружка. Вино хорошо! Пить мало, мало! И домой!
Он достал из шкафчика кружки, разлил вино до краёв, поднял свою, проговорив с улыбкой:
—Знакомить пить я!— Он чокнулся с казаками.
Они улыбались, охотно пили, но вина было много, кружки были объёмистыми, пришлось передохнуть, а человек только пригублял, потом потянулся за бутылкой, вино его пролилось, и он с сожалением посмотрел на дно своей кружки.
