Шеф ожидаемо делает вывод, что я от него закрываюсь, и начинает стелить мягче.
— Не ершись, Симпа, — просит он. — Во-первых, никто, кроме ребят в Приюте не знает, что на видео ты! Во-вторых, тебе нечего стесняться! Я бы даже сказал, что у тебя есть солидный повод для гордости!
Отворачиваюсь к симуляции окна с видом на Кремль, чтобы Шеф не узрел моих взбешенных глаз. Как же он достал своими скабрезными шутками и намеками! До пятидесяти дожил, уже виски седые, а ведет себя как неоперившийся юнец! Умом я понимаю, что это профдеформация, результат многолетнего общения с нами, сиротами-подростками, но иногда эмоции берут верх.
— Императорская семья объявила о разрыве помолвки Цесаревича с Воронцовой, так что намеченная нами цель достигнута! — сообщает Шеф уже деловым тоном. — Ты как всегда на высоте!
С детства не люблю манипулирование с помощью дежурных восхвалений. Шеф знает об этом, но использует дешевый прием постоянно. И из раза в раз безуспешно. По крайней мере, именно так мне хочется думать.
— Вы же не для похвалы меня вызвали? — спрашиваю я, подавляя раздражение.
— Ну почему же: Воронцову ты соблазнил, Цесаревич женится на другой…
— Воронцову любой соблазнить может, даже вы! — не могу отказать себе в удовольствии лишний раз уколоть старика. — Для чего нужно расторжение их брака?
— Политика! — Шеф пожимает плечами. — Тебе будет не интересно!
— Мне вежливо объяснили, что это не моего собачьего ума дело⁈ — с усмешкой спрашиваю я. — Хочу головой работать, а не чле…
— Головой, говоришь⁈ — прерывает меня Шеф.
Он недовольно морщится, открывает ящик тумбочки, достает оттуда газету и бросает на стол. На первой странице «Имперского Вестника» моя фотография, сделанная дорожной камерой на Кутузовском проспекте. Мотоцикл стоит на заднем колесе, на моем лице безумная улыбка, глаза светятся как у настоящего одаренного, а выставленный вверх средний палец правой руки направлен прямо на читателя.
— Это мальчишество, Симпа, и оно до добра не доведет! — кипятится Шеф. — Ты бы еще задницу голую показал!
— Я уже работаю над этим трюком, но он очень сложен…
— Симпа! — орет Шеф и бьет кулаком по столу.
Замолкаю. Сижу, опустив взгляд долу и давлюсь колкостями, вертящимися на кончике языка. Старик во всем прав. Шестое правило Кодекса Агента гласит: «Будь невидим!».
— Саша, ты хочешь играть во взрослые игры⁈ — серьезно спрашивает Шеф после длинной паузы.
Таким строгим я не видел его лицо давно. Наверное, с собственного тринадцатилетия, когда намазал перцем трусы молодым послушникам в Церкви Разделенного перед праздничным Служением.
Проницательный взгляд серых глаз пронизывает меня до самой изнанки души, и я понимаю, что речь пойдет о задании действительно важном и, скорее всего, очень опасном. Старик даже по имени назвал, что в Приюте строжайше запрещено!
— Тебе уже восемнадцать, и пришло время переходить к взрослым заданиям — ты десять лет учился в Приюте не только для того, чтобы охмурять симпатичных девчонок! — Шеф включает строгого учителя и хмурит густые черные брови.
— С удовольствием занимался бы этим всю жизнь! — заявляю в ответ с наглой ухмылкой на лице. — Негоже, когда повод для гордости простаивает без дела или работает вхолостую!
Иван Сергеевич хмурит брови еще сильнее и смотрит на меня осуждающе. Да, Шеф, теперь мы поменялись ролями: вы будете втирать мне серьезные темы, а я — зубоскалить и пошло острить.
— Александр, я и сам люблю побалагурить, но давай отбросим шутки в сторону — разговор у нас очень важный и ответственный!
Шеф откидывается на спинку своего похожего на трон резного кресла и поджимает губы. Серо-стальные глаза прищурены, носогубные мышцы напряжены, а на лбу залегла вертикальная складка — ни дать ни взять средневековый вождь русичей думу думает. Киваю и нехотя стираю дурацкую улыбку с собственного лица.
— Наша борьба с аристо набирает обороты — мы совершаем все более и более дерзкие вылазки, которые как круги от падения камней на воду, вызывают все более и более серьезные последствия! — Шеф седлает любимого конька, и теперь его не остановить. — Мы все ближе продвигаемся к нашей главной цели — ослабить Великие Рода, отстранить от власти аристо, которые ведут страну к катастрофе, и расчистить дорогу для здоровых сил!
Внимаю дежурным словам Ивана Сергеевича и отчаянно подавляю зевоту. Я разделяю его ненависть к зажравшимся Великим Родам, но слушать одну и ту же пластинку из года в год уже надоело. Во мне борются три желания: позавтракать, поспать и заняться сексом с Миной. Я вспоминаю уроки оперативного планирования, пытаюсь расставить приоритеты, но постоянно срываюсь и хочу всего и сразу.
— Александр, пришла пора прощаться с детством, становиться по-настоящему взрослым и браться за большие дела! — серые глаза Шефа осуждающе прищурены, он явно понял, что я привычно витаю в облаках и не слушаю его высокопарные рассуждения.
— У вас есть конкретный заказ или вы наставляете меня на путь истинный? — равнодушно спрашиваю я. — Если второе, то позвольте мне немного отдохнуть после вчерашнего задания, а чуть позже я выслушаю вас максимально внимательно!
— Это не задание, дорогой мой, а выпускной экзамен — Испытание, от которого ты не можешь отказаться! — предельно серьезно произносит Шеф.
Шутки с прибаутками закончились. От ледяного взгляда Ивана Сергеевича по позвоночнику опускается холодная волна, и я откидываюсь на спинку кресла, чтобы оказаться как можно дальше от разящего свинца его глаз. Молчу и жду следующих слов. Отказаться от задания я в любом случае не могу: единственная причина, по которой можно покинуть Приют до Испытания — смерть. Вопрос лишь в том, естественная она будет или рукотворная.
— Рано или поздно любой агент сдает главный тест на профпригодность в своей жизни — убивает врага, — обманчиво мягким тоном произносит Шеф. — Или не убивает…
— И тогда убивают его! — я заканчиваю неоконченную фразу и широко улыбаюсь.
Уроки актерского мастерства я посещал недаром, сейчас сам Эйзенштейн не распознает во мне лицедея и не поймет, что за искренней улыбкой и горящими глазами прячется страх и неуверенность в себе.
— Сашка! — тихо обращается ко мне Шеф, и на его проникновенный голос отзываются самые тонкие струны души. — Я же тебя еще восьмилеткой помню! Огромные фиолетовые глаза в половину исхудалого лица, испуганный волчий взгляд и волчий же оскал беспризорника…
Иван Сергеевич потирает левую ладонь, место, где все еще виден шрам от моего детского укуса, и я краснею. Краснею от стыда и хочу зарыться в дорогой паркет, хотя и понимаю, что мной банально манипулируют. Тогда, десять лет назад я подумал, что огромный взрослый дядька поймал меня на улице, чтобы грязно надругаться или хуже того…
— Я не убиваю собственных сыновей, Александр! — взгляд Ивана Сергеевича теплеет и наполняется отцовской любовью.
