—Ага,— глубокомысленно пробормотал я, подтягивая к себе сумку с злой как собака Фелицией, с которой только что встали,— А теписари, которые неМаламедов, они народ пожирнее обслуживают?
—Точно так,— блондин и недумал на меня оборачиваться,— кКускову записываются самые знатные из местных, им никрова, ни книги, ничего не понадобится. КЛитвинову нормальные иностранцы и те, кто из наших победнее. Им льгота на чернокнигу полагается. А тебе, значит, кМаламедову! Все! Помоги спуститься!
Экий информативный засранчик, покачал я головой, спуская блондинчика вниз. Причем, обижаться на него не получалось, внутри давно уже вызрела уверенность, что человек, который одевается настолько дорого, сейчас проявил чудеса толерантности, выдержки и дружелюбия.
Правда, после того как я пристроился тому же блондину сзади в очереди, ведущей кЛитвинову, тот на меня покосился с изрядным сомнением в моих умственных способностях… а потом удивленно хрюкнул при виде гримуара, изрядно нагретого его собственным задом. Фыркнул, отвернулся с надутым видом.
Трап несчастный.
—Дорогов Винниамин Андреевич. Чернокнига. Остального нема.
—Смотрим-смотрим, Винниамин Андреевич,— писарь делал приглашающий жест на квадратную плиту полосатого камня, куда желающий поступить клал свой гримуар, если тот у него имелся. Плита показывала что-то писарю, тот это объявлял, после чего процесс регистрации продолжался с уточнениями. В основном, насколько хватало моего слуха, книги котировались в ранжире от одной до дюжины «цепей». Тем, кто пришел с книгой, оцененной в1–3 «цепи» шёл отказ, так как минимальный уровень, «штамповка» от империи Русской, имела значение в четыре «цепи».
—Не годится ваша книга, господин Дорогов,— строго глядел писарь на переминающегося с ноги на ногу парня,— Две цепи всего лишь. Общую брать будете или здравия вам в пути назад желать?
—Буду брать…— гудел парень, бормоча про себя, мол как это две цепи всего лишь? Родное же, от дяди покойного досталось.
—Записано и заверено, господин Дорогов. Извольте присягу студенческую.
Ну, полгода вАстрахани, это тебе не вОмске, думал мудрый я, стоя за блондином. Наконец, подошла и его очередь.
—Лариненов Константин Георгиевич!— быстро пробормотал мой карманный бывший собеседник, шлепая на плиту тетрадь черного цвета. С черными же страницами, что мне, поверх головы компактного худого блондина, было прекрасно видно.
—Дюжина?— редкие брови Литвинова, мужчины хоть и интеллигентного, но насквозь бюрократического образа, взлетели на середину лба,— А вы, господин Лариненов…
—На полный кошт!— тут же протараторил блондинчик,— Пишусь на полную, за оружие, за проживание, за форму.
Мы ажс писарем переглянулись. Там даже ежу было бы понятно, что одной рубашкой (да откуда я это понимаю?!!! Я что, ёж?!!!) блондин мог бы покрыть весь нехитрый скарб абитуриента, причем, скорее всего, и магический букварь на четыре «цепи», но тот лишь хлопал своими глазенками и хотел отдаться в службу. Литвинов как-то странно повёл носом, а яне менее странным образом понял, что этот служивый человек боится принять решение. Слишком дорогие ткани были на хрупком блондине. Слишком хорошо пошиты. Плюс тетрадка на дюжину «цепей», что, вроде, максималочка. Дело явно пахло керосином.
—Записан!— наконец, решился бедолага-писарь, размашисто ставя подпись под заполненной анкетой,— Держите, господин экзаменуемый! Присяга принята! А вот вам и инструкция, когда и как будут экзамены происходить! Следующий!
—Кейн. Дайхард Кейн,— мне почему-то понравилось представляться именно этим именем, хотя, с другой стороны, сам же выбирал? Вооот.
—Господин Дайхарт? Или Кейн?— уточнил Литвинов, а затем, получив ответ, указал,— Кладите вашу чернокнигу сюда вот, будьте любезны…
Я иположил. Фелиция глухо ругнулась, пообещав, что я ейза все отвечу.
Тишина на несколько секунд, в течение которых глаза писаря становятся всё больше и больше. Задержавшийся белокурый Лариненов притискивается назад, явно привлеченный мимикой бедолаги Литвинова.
—Даймон,— наконец, хрипло выдает работник пера и чернильницы,— Ра-разумная чернокнига, высший уровень…
—Аээ⁇!!— издал непотребный звук блондин, не отрывая взгляд от моего гримуара.
И тут за нашими спинами раздался визг покрышек нескольких влетающих на площадь манамобилей…
Глава 5
Просыпаться было приятно. Чистая и даже слегка мягкая постель, просторная комната без посторонних запахов лака и краски. Стол, стул, одежный шкаф, большое зеркало, своя личная ванная и туалет. Однокомнатная квартира зачисленного студента-ревнителя особой важности. Еще бы холодильник и кухоньку, но кто позволит благородным себе готовить? Спалят же всё к такой матери…
Именно поэтому я сейчас и улыбался во всю пасть, лежа на своей постели. Выкрутился, пристроился. Не зря гримуар безапелляционным тоном заслала меня наРусь, ой незря. С такой внешностью и прошлым иначе скрыться было бы невозможно. Особенно после вчерашнего, когда моя рожа точно попала в объектив фотоаппаратов налетевших папарацци. Или, как этих сволочей называют в этой реальности, журналистов-охотников.
На площадь, где прибалтам показали большую русскую дулю, тогда влетела целым кортежем никто иная, как графиня Азова, спешащая спасти свою сыночку-кровиночку от ужасной доли ревнителя, вернув блудное дитя, сумевшее поутру удрать от своих охранников, в лоно семьи и свои любящие объятия. Кровиночка же, торжествуя как самый последний крестьянин, вовсю тряс белокурыми локонами и визгливо, но очень радостно орал на всю ивановскую о том, что он теперь студент, он записан, он под присягой, он*бал маменькины балы, маменькиных престарелых подруг, их салоны, и общее желание всех женских членов Истинного рода Азовых таскать его по разным «тошнотным вертепам» в качестве ручной собачки. Графиня охала, рыдала, прислоняла руку к своей заслуживающей всяческого восхищения груди, требовала подать ей если не ректора, то как минимум уже убежавшего (с документами!) писаря. Вместо этого через три минуты прибыл еще один местный волшебный лимузин, откуда выкарабкался сам граф Азов, несколькими матерными командами наведя порядок — то есть, загнав жену и сына в машину, а затем увезя их кедрене фене на серьезный разговор, то есть, в ближайший ресторан с отдельными кабинетами.
Как я попал во всю эту историю? Так эта белокурая скотина (нет, не бестия!) хоть и орал весьма нагло и задиристо, но вменя вцепился как утопающий в доску от«Титаника»! И да, меня, разумеется, отцепили и пнули бы, но вяк Константина про «разумный» гримуар моментально изменил морду папы, придав ей разгневанно-заинтересованное выражение. А лицо (причем прекрасное!) мамы изменил вторичный вяк, в котором гадкий мелкий блонд самым паскудным образом обозвал меня своим другом. Чего мне, взрослому мужику, стоило не выдать этому засранцу рефлекторного леща — лучше не вспоминать…
Ладно, пора вставаааа…?!
