—Конечно, я хочу поговорить о школе. Я хочу поговорить обо всем!— она смотрит на меня так, будто она — самый счастливый человек на Земле.
—Как Чарли?
Я чувствую, как у меня сводит живот.
—Чарли? Он в порядке.
«Он не здесь, не с тобой».
—Тебе нравится? Иметь брата?
Я впиваюсь пальцами в древесину стола. Ее голос приятный и расплывчатый, как дневной сон. Я начинаю дрожать. Ничего не могу с этим поделать. Выражение ее лица становится озабоченным.
—Вот,— говорит она, снимая один из шелковых шарфов Чарли со спинки его стула.— Или, если ты покажешь мне как, я могу включить отопление.
—Мне не холодно,— говорю я, но все равно беру шарф. Повязанный вокруг шеи, он скрывает аппликаторы лучше, чем воротник. Зубы начинают стучать, и мне приходится стиснуть их, чтобы произнести слова:
—Я… я… я боюсь.
На мгновение она кажется сбитой с толку, но затем следует за моим взглядом, устремленным на бомбу, словно сама забыла о ней.
—Конечно,— говорит она.— Конечно, ты боишься. Я знаю, что ты чувствуешь. Извини за это,— она показывает на жилетку.— Пойми, я знаю, что ты боишься. Я уверена, все поклонники говорят тебе это, но я вижу в тебе так много своего.
Она обхватывает свою кружку ладонями и прижимает ее к себе.
—Мне тоже страшно,— признается она.
Живот, словно налитый свинцом, скручивает еще сильнее. Я думаю о нервной болтовне женщины, о неконтролируемом звоне ложки о стенки кружки, когда она размешивала молоко.
О том, что она опечатала каждый выход не только для меня, но и для себя.
Мне тоже страшно.
Я смотрю на ее жилет с бомбой. Жилет самоубийцы. Проволоки на нем скручиваются, как петли.
Я, конечно, не хочу обобщать, но я бы солгала, если бы сказала, что склонность к саморазрушению не распространена среди моих подписчиков вHeartstream сильнее, чем среди всего населения. И я была бы лицемеркой, если бы притворилась, что не понимаю почему.
—Ты…— спрашиваю я против своей воли,— ты потеряла кого-то?
Ее голос очень серьезен:
—О да.
—Ты…— я заикаюсь. Я не уверена, что именно, страх или ярость, заставляет слова путаться на языке.— Ты хочешь п-п-поговорить об этом?
Она выглядит сначала изумленной, а затем радостной.
—Это так мило с твоей стороны! Я была бы рада. Позже. Когда мы лучше узнаем друг друга.
—Узнаем друг друга? Я даже не знаю твоего имени.
Она хлопает себя по лбу.
—Вот я тупица! Видишь, как я уже говорила, мелочи.
А потом, совершенно нелепо, она схватила меня за руку и затрясла ее вверх-вниз, словно маленький ребенок, который ждет, что у меня из носа польется шоколадное молоко.
—Я Полли!— объявляет она.— Очень рада наконец-то с тобой познакомиться.
Мой телефон начинает гудеть и прыгать на столе. Звонят со скрытого номера.
—Это полиция.
Она поднимает телефон и сразу же отвечает на звонок.
—Подождете,— рявкает она в микрофон голосом, похожим на удар кнута, и кладет трубку. Он тут же начинает гудеть снова, как сердитый электронный шершень. Она заговорщически закатывает глаза, сбрасывает звонок и прячет телефон в один из карманов своей взрывоопасной верхней одежды.
Она встает, разглаживает складки на одежде и предлагает мне руку, приветливо улыбаясь, словно я — озорная австрийская школьница, а она — чертова поющая монахиня.
—Знаешь, Эми, я прочитала все, что можно о тебе прочитать, но я не знаю о тебе и половины того, что хотелось бы. Так волнительно находиться в твоем доме. Не могла бы ты провести для меня экскурсию по нему?
Я не беру ее за руку. Она выглядит удрученной, но все равно идет к двери и подзывает меня пистолетом. Каждая моя мышца сопротивляется, но я поднимаюсь.
—Только и всего!— радостно говорит она, намеренно поворачиваясь ко мне спиной.— Отныне я доверяю тебе, потому что хочу, чтобы ты доверяла мне. Но, пожалуйста, не делай ничего, знаешь ли, кинематографичного — не бей меня вазой и не порти ленту на окнах. Как мне достоверно известно из лучшего сайта по созданию бомб, на мне достаточно взрывчатки, чтобы сровнять с землей Биг-Бен, и для этого мне лишь нужно нажать крошечную кнопку. Тебя убьет если не взрывом, так падающими кирпичами. Я даже думать об этом не хочу.
Она поворачивается к стене и точно таким же тоном говорит:
—О, какая великолепная картина: расскажи мне о ней!
Полли плывет по дому, словно королева в поездке по стране, проявляя тот же вежливый интерес то к куче старых грязных резиновых сапог в туалете на первом этаже, то к большим книжным шкафам в кабинете отца, то к статуэтке танцовщицы на столике в коридоре, которую папа купил на барахолке вПортобелло, чтобы успокоить меня, когда мне было пять. Всякий раз, когда она натыкается на какие-либо бумаги — страховые взносы, медицинские счета, даже старые открытки на день рождения,— она внимательно изучает их, прежде чем отложить в сторону с коротким вздохом, который легко может демонстрировать как удовлетворение, так и разочарование. Мы проходим сквозь небольшой кабинет, где мама занималась ИТ-консалтингом, пока не слегла с болезнью. Полли не говорит ни слова, но берет под мышку старый мамин ноутбук. Она убирает пистолет обратно в карман, и он остается лежать там, но для устрашения ей вполне достаточно массивного жилета с бомбой. Маленький зеленый огонек на ее груди изводит меня.
Когда мы добираемся до моей комнаты наверху, ее поведение меняется. Она останавливается в дверях, затем входит в комнату коротким энергичным шагом, словно паломница в храм — кульминацию ее путешествия. Я испытываю сильную тревогу, будто меня вдавили в потное тело в вагоне метро, когда она проводит пальцами по моим ранним угольным рисункам «Липкой вороны Ники», а затем трет их друг о друга, наслаждаясь оставшейся на них крошкой.
—Они бесподобны,— с восхищением произносит она.— Я полюбила их с тех пор, как впервые увидела в твоем инстаграме. Ты собираешься поступать в художественную школу?
—Надеюсь,— тихо говорю я, глядя на бомбу. И затем, надеясь, что напоминание о том, что я — живой, дышащий человек с семьей, может побудить ее, ну, знаете ли, не убивать меня, я добавляю:— Чарли действительно талантлив. Ему почти не нужна практика. Мы всегда надеялись, что сможем поступить туда вместе. Я в последний класс, а он — в первый.
—Точно,— она выглядит неловко.— Ну, я тоже на это надеюсь.
Она берет мои книги с полок и одобрительно комментирует присутствие Терри Пратчетта иФрэнсис Хардинг. Я чувствую напряжение, когда она копается в моем комоде и вытаскивает оттуда тонкие черные трусики.
—Откровенные,— говорит она и хмурится.— Не позволяй торопить тебя с этим, ну, ты понимаешь.
