Ровно через семь с половиной минут Эви готова спустить курок.
Офигеть, детка!— вводит она в поле сообщения, поставив в левый профиль сворованные аватар и никнейм.— Ты не говорила, что Ясмин Ням-Ням писала про тебя! Ты теперь суперзвезда!
Эви вставляет сокращенную ссылку и нажимает кнопку «отправить».
—Попалась,— бормочет она с удовлетворением.
—Что?— спрашиваю я.
—Она открыла сообщение. Теперь ей осталось только зайти на нашу фальшивую страницу на тамблере, указав свой реальный ник и пароль, и та-дам!
Миниатюрная девушка в розовой пижаме с бегемотами радостно хлопает в ладоши:
—Я ее поимела. Интересно, она использует тот же адрес электронной почты и пароль для фейсбука? О да. Это просто праздник какой-то.
Я пытаюсь протестовать, но профиль Натали Амани на фейсбуке уже открыт на огромном мониторе Эви.
—Фотографии?— задумчиво бормочет она себе под нос.— Нет, у нее нет скрытых папок. А если личные сообщения… Какова вероятность, что эта красноречивая личность вновь воспользуется всем богатством своего словарного запаса?
Я беспомощно стою позади, пока она прочесывает сообщения Натали в поисках слов «сука» и«шлюха». Она с восторгом визжит, когда люди, про которых Нат так говорила, оказываются и в ее списке друзей.
«Что у тебя на уме, Натали?» Курсор мигает рядом с полем ввода текста.
—Ну, раз вы настаиваете, мистер Цукерберг,— ласково произносит она и начинает печатать:
Дорогие друзья, мне кажется, вам будет интересно узнать, что я на самом деле о вас думаю…
Моя последняя попытка:
—Пожалуйста, Эв, я не в обиде на нее.
—А я в обиде,— твердо говорит Эви.— Она не просто оскорбила тебя. Назвала тебя сукой, ладно, ты можешь закрыть на это глаза, если хочешь, но вторгнуться в наш фандом, отрицая любовь Ника иРайана? Это нападение на всех нас.
Ее взгляд был тверже гранита. Это, читалось в ее глазах, было кощунством.
—Всему свое место, и все на своих местах,— она нажимает «отправить».— А твое место, Натали, на помойке.
Я представляю себе лицо с улыбающегося аватара Натали Амани, залитое слезами, когда она умоляет своих друзей простить ее. Под постом Эви появляются первые комментарии, и я отворачиваюсь, чтобы не читать их. На столе вибрирует мой телефон. Эви передает его мне, слишком поглощенная своими делами, чтобы оторвать взгляд. Я открываю сообщение.
Я в бреду. Я не могу перестать думать о тебе. Приходи ухаживать за мной. Кстати, лекарства, которые мне дают из-за сломанной руки, просто улетные.— Р…
—Кто это?— спрашивает Эви.
На секунду я мешкаю с ответом. Такое ощущение, будто в горле застрял каштан в скорлупе с шипами.
—Кэт?
«Боже, помоги, ее карие глаза теперь прикованы ко мне».
—Кто там?
—Это мама,— наконец выдавливаю я.— Она хочет, чтобы я шла домой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Эми
Я никогда в жизни не забуду (хотя с маньяком и бомбой в одном помещении это заявление звучит не так уверенно, как прежде) ту ночь, когда я решила начать стримить.
Вся семья спала, и мне следовало бы заснуть, но часы на стене тикали слишком громко, отнимая у мамы секунды ее жизни, и я никак не могла остановить это. День выдался утомительным. Она впервые не смогла воспользоваться туалетом без посторонней помощи. У нее случилась авария, и мне пришлось убирать. Меня не тревожили грязь или запах, я смогла пригодиться ей хоть в чем-то. Опустить голову. Молча убрать. Принести пользу близкому человеку.
Но ее лицо…
Выражение ужаса застыло на лице мамы, и, подобно далекому шторму, я почувствовала, как неумолимой волной сносит мою крепость повседневных забот, выстроенную в собственной голове.
Каждый день своей жизни ты учишься верить в то, что любимые люди — больше, чем просто тела. Их волосы меняют длину и цвет, кожа покрывается морщинами, они толстеют и худеют, ну и что — ведь это по-прежнему они, верно? Но затем приходит болезнь, и она высмеивает твою веру в то, что они больше, чем плоть, приковывая любимых к постели и высасывая из них жизнь.
Папа работал по утрам, так что видеоняня стояла в моей комнате. Я лежала и наблюдала за ней. До меня донеслись ее стоны, и картинка на экране замерла, как будто она уже умерла.
Она находилась в кабинете, который мы превратили в спальню. Я спустилась вниз и как можно тише открыла дверь. Она была очень маленькой и лежала, раскинув руки и ноги так, что половина тела была на постели, а половина свисала с нее. В какой-то момент она скатилась с кровати, и у нее не хватило сил вернуться на место. Я бросилась к ней, но, когда я взяла ее под руку и попыталась подтянуть, она вскрикнула.
Я резко отпустила ее, словно раскаленный металл.
—Мама, что такое?— прошептала я.— Что я сделала?
Но она не могла ответить. Она была не совсем в сознании. Лекарства, которые ей давали — я давала,— держали ее в полубессознательном состоянии. На прикроватной тумбочке стояло полдюжины банок. Доктор прописал кучу таблеток, и медсестра принесла их все сразу.
—Давайте ей столько, сколько она захочет,— сказала она, словно это было благом, милосердием и мы должны быть благодарны, что любой ущерб, который может причинить ей передозировка, будет несущественным по сравнению с болезнью.
Я видела, как она борется с таблетками, пытаясь прийти в себя, извиваясь и издавая тихие звуки страданий.
Вдруг я подумала:
«А что, если лекарство не купирует боль? Что, если оно просто не дает ей сказать, что ей больно?»
Я беспомощно наблюдала за ней. Она была похожа на привязанную к якорю тонущую женщину, медленно уходящую под воду.
—Мама?— мой шепот становился все более и более отчаянным.— Мама, что мне сделать? Что ты хочешь?
Но она не могла говорить. Она не могла проснуться. Все, что она могла делать,— бормотать, стонать и испытывать боль. Я думала о том, чтобы разбудить папу и даже Чарли, но что тогда? Они были бы так же бессильны, как ия.
Так что я взяла ее и стала тянуть, тащить, подталкивать в исходное положение, в котором, убеждала я себя, ей будет немного удобнее, и каждый раз, когда она стонала, мне хотелось съежиться от кровоточащей раны в собственном сердце.
А потом, когда она снова оказалась в постели, я взяла банку с таблетками, достала одну и раскрошила ее основанием стакана так, как показывал нам всем доктор, когда мы выстроились в ряд, словно студенты-медики, смахнула порошок в стакан с водой, размешала и поднесла к ее губам.
Она выпила воду, причмокивая и вытягивая шею, словно младенец.
Некоторое время я сидела рядом с ней, поглаживая, напевая и убаюкивая ее, пока она, казалось, не успокоилась, я побыла с ней еще немного. Я понимала, что сейчас самый хороший момент из всех возможных. Что «лучше» уже никогда не будет, что такие эпизоды станут повторяться все чаще, пока…
