Дыхание перехватило. Я взяла банку с лекарством. Она так удобно лежала в руке. Я высыпала горсть белых таблеток себе на ладонь, и все казалось каким-то абстрактным, будто эксперимент «а что будет, если я…».
Только когда горло сжалось от половины таблеток, оказавшихся во рту, я осознала, что делаю.
Задыхаясь, я выплюнула лекарство, и таблетки отскочили от столбика кровати. Я отшвырнула банку, и она закатилась под кровать. Я застыла как вкопанная, задыхаясь и тяжело дыша. Что, черт возьми, я творю? Чарли спит не выше десяти футов над моей головой. Чарли. Я правда была готова оставить его? Оставить папу? Облегчить свою боль, удвоив их страдания? Господи Иисусе, Эми. Ну ты даешь.
Тогда я поняла, что не справляюсь. Я только делала вид, что справляюсь. Люди относятся к тебе так, будто ты сильная, но это неправда. Я выскочила из комнаты, живот скрутило от отвращения к себе. Я больше не могла оставаться одна.
Аппликаторы доставили на следующий день.
Я спускаюсь по лестнице так тихо, как только могу, и медленно открываю дверь в спальню, словно мама все еще здесь и я могу ее потревожить. Конечно, тут пусто. Только шкаф, тумбочка с лампой и голый матрас на кровати. Серебряная лента вокруг оконной рамы блестит на солнце, и во мне вспыхивает ярость за то, что Полли осквернила это место.
Пустота комнаты усиливает ощущение того, что дом представляет собой съемочную площадку фильма «Мать Эми Беккер медленно умирает, и ее смерть отдаляет семью, как тянущийся сыр — кусочки пиццы», а потом чувство так же быстро проходит.
Пронзительный голос тети Джульетты эхом отзывается во мне несколько бесконечных месяцев спустя: «Как ты смеешь? Как ты смеешь превращать это в какое-то грязное реалити-шоу?»
Я дрожу. Мышцы шеи и челюстей напряжены. Я не была в этой комнате с тех пор, как она умерла. Я пыталась зайти. Я даже вызвалась быть тем, кто перероет весь гардероб и положит ее одежду в мешки для мусора, кто вычистит последние частицы, которые она оставила в виде пыли на полу. Это был жестокий вызов самой себе: я не буду бояться. Но я боялась, и когда дошло до дела, я не смогла войти внутрь. Папе пришлось прибраться вместо меня.
Я боялась и до сих пор боюсь.
Затаив дыхание, как будто в комнате остался запах, я переступаю через порог. Такое чувство, будто кожа покрывается волдырями, и я отчаянно хочу сбежать отсюда, но вместо этого думаю о папе иЧарли.
—Ты готова бросить их?— спрашиваю я себя снова.— Готова облегчить свою боль, удвоив их страдания?
—Нет? Хорошо. Тогда сделай что-нибудь.
Я приседаю рядом с каркасом кровати. Запускаю руку под подзор. Банка с таблетками все еще там.
Я высыпаю горсть таблеток на тумбу. Использую основание лампы, чтобы раздавить их. Минутная паника: мне не во что собрать порошок, но потом я замечаю, что на подзоре есть большой ярлык с инструкцией по стирке. Несколько секунд работы — и зубами я разрываю ткань. Я собираю опиатную пыль на ярлык, складываю его в конвертик, засовываю в лифчик и почти выбегаю из комнаты.
Полли сидит на кухне, склонившись над столом. Перед ней лежат два телефона: мой и мамин, подключенный к зарядке.
—А, вот и ты,— говорит она, смутно улыбаясь.— Посмотри, какая ты тут милая.
В ее глазах слезы.
Я опускаю взгляд на экран. Она просматривает мои детские фотографии, папа с радостной улыбкой держит меня на руках, а я тереблю маленькую красную тряпочку. Пока я смотрю, она перелистывает пальцем изображение, и теперь на экране фотография меня в пушистом желтом костюме цыпленка вместе со все той же тряпочкой. Когда мне было тринадцать, мама пригрозила проникнуть на сайт в школьной локальной сети и вывесить это изображение на главную страницу, если я не приберусь в своей комнате.
По какой-то непостижимой причине воркование Полли конкретно над этой фотографией бесит меня, и я едва справляюсь с желанием запустить ей в голову кружкой.
«Перед тобой стоит задача, Эми,— говорю я себе.— Выжить».
Я беру кружку, делаю глоток и демонстративно морщусь.
—Холодный,— объявляю я слишком громко.
Она выглядит удрученной.
—Сделать еще?
—Я сделаю,— предлагаю я.Мне кажется, что я звучу подозрительно нетерпеливо, но она беспечно и радостно улыбается мне, будто маленькая девочка.
—Это так мило с твоей стороны!— восклицает она.
—С чем ты пьешь?
—Обычно с молоком,— говорит она, похлопывая себя по животу, и это нелепо, ведь ее можно сломать, как прутик, и использовать в качестве вешалки.— Но в этот раз я побалую себя парой ложек сахара.
Я киваю и забираю кружки. Выливаю холодный чай в раковину и ставлю чайник. На затылке проступает пот. Я оглядываюсь. Она смотрит на меня с той эгоистичной любовью, которую я наблюдала, когда совершенно зря смотрела ролики фанатов. Я делаю вид, что чешу грудь рядом с ремешком бюстгальтера. Внезапно возникает необходимость найти повод для каждого действия ради исполнения задуманного.
—Зуд?— спрашивает она, заботливо хмуря брови.— У меня где-то есть крем от сыпи. Найти?
—Нет, все нормально. Я просто чешу.
Она пожимает плечами.
—Твоя грудь.
В тот момент, когда ее взгляд возвращается к телефону, я молниеносно достаю сверток с порошком. Бумага проскальзывает меж потных пальцев, сердце сжимается, но мне удается ухватиться за уголок кончиками пальцев и ссыпать порошок в кружку Полли.
Вода закипает, и я наполняю заварочный чайник, подавляя желание залить его одним махом. Я помню, как внимательно она смотрела на часы, когда заваривала чай. Может быть, она одна из тех, кто очень привередлив. Мне нужно сделать самую безупречную заварку в истории английских чаепитий. Если я сделаю слишком слабый чай и она откажется от него, у меня не будет другого шанса.
Каждая секунда из тех трех минут, что я готовлю чай, кажется длиннее полугода, но она полностью поглощена телефоном мамы. Я наливаю чай, добавляя столько сахара, сколько, как мне кажется, поможет замаскировать привкус.
—О, смотри!— восклицает она.— А здесь ты похожа на маленького утконоса!
Она поднимает телефон и показывает мне экран, издавая воркующие звуки. Смотрит на меня в ожидании комментариев. Я внезапно осознаю, насколько подозрительным кажется мое молчание.
«Чаепитие сопровождается беседой, Эми. Поддержи гребаную беседу».
—Я была милой,— самокритично пожимаю плечами.
—Ты была чудесной тогда, чудесна и сейчас,— настаивает Полли, принимая кружку из моих рук.
Я пытаюсь придумать, как еще поддержать разговор. И отчаянно стараюсь не смотреть на ее кружку. Мой взгляд остановился на двух телефонах. Моем и мамином.
—У тебя нет телефона?
