—Конечно, заправлена,— отвечает она, сев на нее и скрестив ноги.— Я же не в хлеву живу.
На экране блокировки фотография Ника, лежащего на Райане после того, как они потушили огонь на его челке, поверх снимка — часы, сообщающие, что сейчас 02:47, но макияж Эви безупречен. Она ответила сразу же, как только я ей написала. Как будто она — новый вид, эволюционировавший, чтобы высыпаться за микросекунды между уведомлениями.
—В чем дело, Кэт?
Я открываю рот и снова закрываю его. Проклятье, Кэт, ты же прописала свою речь. Но, столкнувшись с этим спокойным, прекрасным инквизитором, мой разум опустел. Я начинаю потеть. Это безумие. Что я делаю? Но я должна поговорить об этом. Я должна, или меня разорвет изнутри.
Эви встает с кровати, пересекает огромный ковер между нами, встает на цыпочки и целует меня в щеку. Я вздрагиваю от прикосновения ее губ. Я так сильно потею в пальто, что от меня, кажется, пахнет, как в школьной раздевалке для мальчиков. Она, наверное, чувствует мой страх, мою слабость. Она берет меня за руку и ведет за собой, усаживая на край кровати.
—Что бы это ни было, ты можешь рассказать мне,— говорит она.
Но, оказывается, я не могу. Открываю и закрываю, открываю и закрываю рот, но слова не выходят. Я — марионетка без актера. Вместо этого мои пальцы тянутся к карману пальто, достают свернутый листок бумаги и протягивают его. Эви хмурится, но берет бумагу и разворачивает ее.
Она смотрит на моего ребенка.
—Дэб!— восклицает она с наигранным возмущением.— Что ты натворила? Или, скорее, кто это натворил?— она улыбается с неподдельным восторгом. Эви любит драмы, всегда любила. Она как ведьма, только вместо луны источником ее силы является трагедия.
—Что ж, я…— Она затихает, очевидно слишком изумленная, чтобы что-то сказать. Наконец она опускает руки и спрашивает: —Кто счастливчик?
Я прикладываю все усилия, чтобы распознать хотя бы намек на сарказм в слове «счастливчик», но не могу.
—Ты его не знаешь.— Это часть заранее подготовленной легенды, к которой я наконец возвращаюсь.— Он из школы.
—Я знаю некоторых ребят из твоей школы,— возражает Эви.
—Правда?
—Конечно. Думаешь, ты одна Риканутая вГрэнфорд-Хай?— голос Эви звучит невинно, но ее карие глаза похожи на глаза терьера, ждущего броска палки. По моему телу пробегает дрожь.
—Из… другой школы… Я имела в виду, он еще ходит в школу. Но не в мою. Паркборо.
Я говорю про гимназию вСтретеме, предполагая, что в ее паутине, построенной на базе фандома Рика, контактов мальчиков меньше.
—Нет,— мягко говорит она.— Нет, я никого оттуда не знаю. Как его зовут?
Я заранее придумала имя, клянусь, но у меня в голове полное затмение. В поле моего зрения картина Эви с целующимися в танцевальном зале Райаном иНиком, и все, о чем я могу думать, это Танцевальный зал с его шелушащимися фресками Фреда Астера иДжинджер…
—Роджер!— выпалила я.
Она хмурит лоб:
—Ох, дорогая,— говорит она.— Бедняга. Фамилия?
Вопрос застает меня врасплох, но уже слишком поздно, любой придуманный мною ответ прозвучит неискренне, поэтому я просто смотрю на нее. Она хлопает в ладоши.
—Ты не знаешь!— кричит она с легкой усмешкой.— Ну и ну. Кэт. Забудем про Дикую Белую лошадь, теперь будем звать тебя Темной лошадкой. Тебе придется сменить ник. Ты рассказала ему? Он обычный парень? Точно обычный, раз ты не знаешь его фамилии? Он что, заглянул на домашнюю вечеринку?
Я заикаюсь и задыхаюсь, но на помощь приходит старый добрый румянец, мои щеки пылают, и она, кажется, расценивает это как смущение, а не как отчаянное увиливание от ответа.
—О боже, так и есть. Ты вообще знаешь, как с ним связаться?
—Мы можем общаться.
—Сигнальными кострами? Или почтовыми голубями? Или…
—У меня есть его номер, Эви. Ладно тебе.
—Но нет фамилии,— бормочет она.— Интересно. Дай угадаю, он сказал, что позвонит, но так и не позвонил?
Слабый кивок через силу, как будто мне стыдно.
—О, котенок, не смотри на меня так. Ты не виновата в том, что он не знает, что у вас приключилось. Хочешь, я найду его для тебя? Полагаю, что электронные архивы Паркборо, как и в большинстве школ, примерно так же безопасны, как мокрый бумажный пакет, и вряд ли там учится много детей, которым не посчастливилось носить имя Роджер. Я могла бы выманить его на разговор с тобой. Узнать о нем кое-какую информацию, напомнить о его обязанностях.
Горло сжимается до размеров укола булавки, но мне удается улыбнуться.
—Заманчиво, но перед тем, как идти против него настоящей испанской инквизицией, я, вероятно, должна дать ему шанс сделать первый шаг.
—Ты не говорила ему?
Я качаю головой.
—Ты рассказала маме?
Я не отвечаю.
—Но ты сообщила мне. Я хочу сказать, я польщена, но… ооох,— она прикрывает губы крошечной наманикюренной рукой.— Ты пытаешься решить, сохранить ли его. А если нет, то ты не будешь говорить ни ему, ни ей, ни кому-то еще.
Она встает, разглаживает свою пижаму — сегодня синяя шелковая, с туканами — и берет мою руку в свои ладони.
—Я так рада, что ты пришла ко мне,— говорит она.— Правда. Я польщена.
Затем она делает то, чего я никогда раньше не видела. Она садится на ковер у моих ног и смотрит на меня снизу вверх.
—Я понимаю,— говорит она.— Я не шучу, Кэт. Я понимаю, сейчас решение кажется невозможным: оно слишком масштабное, слишком важное, просто слишком серьезное. Будет ли мне плохо? Что скажет мама? Как отреагируют на мой живот ребята в школе? Где найти деньги? И так далее и тому подобное…
Я смотрю на нее с изумлением. Она улыбается с легкой грустью.
—Хочешь верь, хочешь нет, но я сама пару раз была на твоем месте, много лет назад. Я сделала свой выбор и не жалею о нем. Но это не значит, что ты должна следовать моему примеру.
Кровь кипит в моих венах, и камень паники застрял в диафрагме. Я закрываю лицо руками, не только своими, но и ее тоже. Крошечные заботливые пальцы Эви находят точки на моей голове и начинают массировать их, снимая напряжение.
—Такое чувство… будто кто-то засунул мой мозг в блендер. Как я вообще могу пойти на это?
—Тут важна практическая сторона вопроса,— признает она.— В этом плане точно будет сложно. Но честно, Дэб? Не думаю, что она определяет верное или неверное решение. Все зависит от того, что ты чувствуешь. Не то, что, по твоему мнению, будет чувствовать кто-то другой, нет, что чувствуешь ты.
Из меня вырывается безнадежный смешок:
—Я сама не знаю, что творится сейчас внутри меня.
