Я смотрю на остальных: многие из них плачут или плакали не так давно и шокированно смотрят покрасневшими глазами на меня или сквозь меня.
«Вы знали, чем все закончится,— хочется мне сказать.— Я никогда не лгала вам. Я никогда не заставляла вас следить за мной, подписываться на меня. Справиться как-нибудь самостоятельно — вот что я должна сделать».
Я хочу быть сдержанной, но не могу, потому что — в какой-то мере — они тоже потеряли маму.
—Послушайте,— начинаю я,— спасибо вам, всем вам, за…
—ВЫ, ГРЕБАНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ!
Я резко поворачиваюсь. Тетя Джульетта идет к воротам церкви, размахивая над головой своей сумкой, словно средневековой цепной булавой. (Я как-то несла ее сумку и знаю, что та может быть страшным оружием. Она весит как детеныш слона.) Папа, покачиваясь, идет за ней следом.
—Для вас нет ничего святого?— кричит она.— Господи, это же церковь, вы, злобные проходимцы, проявите уважение!
—Но, Джульетта…
Моя тетя повернулась, чтобы взять под прицел оратора — маленькую пухлую девушку в очках слева от толпы.
—Кто это? Откуда ты знаешь мое имя? Кто разрешил тебе произносить его? Кто ты такая, соплячка? Это закрытые. Семейные. Похороны.— Она выплевывает каждое слово.— Вы, ничтожные туристы-паразиты. Никто не приглашал вас сюда!
—Но… при всем уважении, миссис Райс… она пригласила нас.
Я замерла. Палец высокого мальчишки указывает на меня.
—Эй,— запротестовала я,— неправда. Я не звала…
Но я так и не договорила, потому что, не прекращая шмыгать носом за моей спиной, Чарли тихонько подкрался ко мне. С ужасным выражением подозрения на лице он бросился вперед и сорвал черную шляпу с моей головы. Аппликаторы слегка зашипели, охлаждаясь на свежем воздухе.
—Я не…— начинаю я.Хочу сказать: «Я не специально». Но это неправда. Не похоже на то, чтобы утром я поскользнулась и упала в ведро с нейропроводящими аппликаторами.
Папа и тетя Джули уставились на меня. Выражения их лиц почти идентичны: как можно быть такой тупой? Так себе реакция, но это ничто по сравнению с выражением лица Чарли.
—Ты обещала,— говорит он так тихо, что я едва слышу его.
Он бросает шляпу на траву у надгробия и убегает к церкви. Я собираюсь идти за ним, но папа встает на моем пути, его спокойная улыбка противоречит силе, с которой он держит мои руки.
—Дай ему секунду, а, дорогая?
Я оглядываюсь через плечо. Четыре сотни лиц смотрят на меня, возвышаясь над четырьмя сотнями черных птиц на футболках. Я прекращаю трансляцию, но все еще вижу в каждом из них свое собственное сожаление.
Когда такси подъезжает к дому, я не вижу ни намека на наш семейный автомобиль. Папа «предложил» мне взять машину, «чтобы дать брату немного времени»,— я не стала спорить. До нашего дома час езды через весь Лондон, и думаю, что к концу поездки взгляд пережившего предательство Чарли испепелил бы меня дотла.
В пути я пыталась отвлечься от мыслей, подключившись к трансляции Ланса Ялты. Возможно, Ланс — нелепый незрелый мужчина с бронзовым загаром и чисто декоративными бицепсами, но по какой-то причине он — самый важный персонаж вHeartstream. Последнее обновление он выложил в восемь вечера по времени Сент-Люсии, где, думаю, он и находился со своей яхтой. Ходят слухи, что яхта была бесплатной — спонсоры от него в восторге.
Я нажала на маленькую фиолетовую иконку «воспроизведение» и почувствовала, как нагреваются аппликаторы, когда 7гигабайт записанных эмоций Ланса начали загружаться с серверов Heartstream. Волна удовлетворения захлестнула меня. Я почувствовала карибское солнце на обнаженной коже, свежий соленый аромат океана покалывал ноздри. Я не видела, как светит солнце, и не слышала тихий плеск волн — Heartstream увеличивает пропускную способность канала, не транслируя изображение и звук, так как обычная виртуальная реальность делает это гораздо лучше. Поэтому мои глаза были открыты, и я заметила на обочине заплаканного осунувшегося стримера в футболке с птицей, и вдруг залитое солнцем самодовольство Ланса стало непростительной тратой времени. Я остановила воспроизведение. В этом-то и проблема сHeartstream. Ты можешь почувствовать что угодно, но приложение не избавит тебя от собственных эмоций.
Я благодарю водителя, выхожу из машины, хлопаю за собой входной дверью и бросаю ключи на столик в прихожей.
—Папа?— зову я на всякий случай.— Чарли?— Но ответа нет.
Дом завален нашими фотографиями и коврами, словно маленький ребенок — поношенными вещами от знакомых. Мы поселились здесь год назад, но до сих пор распаковали не все коробки. Наша жизнь уже стояла на паузе, когда мы сюда переехали.
Я помню, как впервые пришла сюда, гуляя по пустому дому вместе с агентом по недвижимости и отмечая галочкой задачи в моем мрачном воображаемом списке:
Близость к специализированной больнице — есть.
Дверные проемы достаточно широкие, чтобы через них прошла массивная медицинская кровать,— есть.
Ванная на первом этаже, когда ступеньки станут слишком высокими для ее ослабших ног,— есть.
А другие выбирают свой первый дом так, чтобы в нем был сад для собаки.
Я бросаю сумку на пол в коридоре, снимаю обувь и выдыхаю. «Дом, милый дом».
Сейчас здесь тише, чем когда-либо, тише, чем когда я бродила по дому посреди ночи и единственными звуками были мое собственное дыхание и скрип половиц под ногами. Интересно, чего не хватает…
Ой.
До меня дошло. Когда я зашла домой, какая-то глупая упрямая часть меня ожидала услышать приветливый голос мамы. И внезапно боль становится нестерпимой, бушующей внутри, словно сдерживаемый в легких ураган.
Я пытаюсь избавиться от нее, но в конце концов сажусь на нижнюю ступеньку лестницы и наблюдаю за тем, как слезы стекают по кончику носа, капая на паркетный пол. Дыхание перехватило, но я с усилием делаю вдох, заставляя себя изучать узор из деревянных досок, пока не станет легче дышать.
По-моему, вполне логично, что эмоции обрушились на меня здесь, а не на кладбище. В конце концов, я оплакиваю не ее присутствие под маленькой цветочной клумбой, где закопают прах, а ее отсутствие повсюду.
—Соберись, Эм,— говорю я вслух сквозь стиснутые зубы.— Поминки вот-вот начнутся. Тебе нужно снять пищевую пленку примерно с пяти тысяч тонн салата «Коулслоу».— Это, конечно, не самая мощная мантра в мире, но, повторив семь раз, я все-таки встаю.
Я направляюсь на кухню, и знакомое шипение внезапно нарушает тишину. Кто-то поставил чайник.
—Папа?— зову я снова.— Чарли?
Они были здесь все это время? Снова нет ответа. Точно не они. Я бы заметила машину снаружи. По телу пробегают мурашки, но назад пути нет — я уже толкнула дверь.
—Хочешь чаю?
