Что-то теплое капает мне на голову, и я понимаю, что она плачет, хотя ее голос совсем не выдает этого.
—Полагаю, теперь мне придется соответствовать своим ожиданиям.
Она глубоко вздохнула, словно черпая силу из вселенной для этого невероятного подвига.
—Ты сообщила мальчику, кем бы он ни был?
—Пока нет.
—Значит, неизвестно, как он отреагирует. Хотя, если он такой же придурок, как твой отец, я могла бы найти более конструктивное применение моей ярости, чем непроизвольный поджог. Она фыркает, затем отстраняется и вытирает слезы с моих щек.
—Пока нет,— говорит она.— Значит, мы оставим его.
Мы. Никогда не думала, что одно слово может так много значить для меня. Я киваю.
—Хорошо,— говорит она.— Я могла бы в красках рассказать тебе о том, как трудно воспитывать ребенка в одиночку, хотя я была старше, чем ты сейчас. Я могла бы попытаться напугать тебя, заставив пересмотреть решение, но это было бы бессмысленно, так как тебе нужно было бы задать мне только один вопрос.
Я не понимала:
—Какой вопрос?
—Значит ли это, что я не хотела тебя? И это, конечно, неправда. Ты — самое лучшее, что есть в моей жизни.
Она улыбается мне.
—Даже когда ты постоянно треплешь мне нервы. Я могу только надеяться, что мой внук или внучка сделает то же самое с тобой.
Улыбка исчезает. Мешки под глазами сине-зеленого цвета в неумолимом свете кухни.
—Будет трудно, Кэт. Без шуток.
—Трудно не значит неправильно,— мягко говорю я, повторяя слова Эви.
—Да,— она снова заключает меня в объятия.— Да, совсем не значит.
И только потом, выбрасывая апельсиновую кожуру, я замечаю в мусорном ведре длинную белую палочку с двумя синими линиями, куда я точно ее не выбрасывала. Рот все еще забит апельсиновой долькой, я взбираюсь на стол и смотрю на тест в ведре.
Интересно, как давно она знает, как долго она ждала, пока я скажу ей. Я представляю, как ночью ей не спится, как она готова ворваться в мою маленькую комнату и требовать объяснений, имени виновника, не подозревая, что его лицо висит перед ней на стене, как она сдерживает себя, подбадривает, готовит свою маленькую речь.
«…фантазировала, как все было бы, если бы мама была еще жива, когда я узнала о беременности… Думаю, мне просто придется смириться с этим».
Маленькие голубые линии размываются, а мои глаза наполняются слезами.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Эми
—Что ты делаешь?
Я пересиливаю желание прикрыть телефон руками, после чего с большой вероятностью с ним пришлось бы попрощаться. Оборачиваюсь через плечо. Полли стоит на пороге, я заслоняю собой трубку, если только она не подойдет ближе. Я молюсь, чтобы она не увидела, как я напряглась. Она сбросила с себя куртку и засучила рукава под жилетом с бомбой. Пот бежит по ее лбу, словно протечка по стене подвала. Она тяжело дышит, злобный зеленый огонек поднимается и опускается вместе с ее легкими.
—Ничего особенного по сравнению с тобой,— я стараюсь, чтобы голос звучал непринужденно.— Ты выглядишь так, словно только что в свинцовом пальто бежала марафон в гору.
—Практически,— кивает она.— Мне нужна твоя помощь.
Она поворачивается, не дожидаясь меня, и мне наконец удается выдохнуть.
Я хватаю телефон, но затем колеблюсь, лихорадочно похлопывая по своему похоронному платью. В конце концов я задираю подол и прячу телефон в нижнее белье, где он очень неудобно впивается в нежные части тела.
«Если я выберусь отсюда,— бормочу я себе под нос,— никогда больше не куплю одежду без карманов. Плевать, если это просто шарф. Платья? Я хочу карманы. Шорты? Карманы. Новый бюстгальтер, мадам? Только если я смогу пронести полкило кокаина и щенка корги в кармашке на чашке, спасибо».
—Эми!— Полли зовет меня из коридора. Я иду за ней, пытаясь двигаться так, будто у меня в штанах нет четырех дюймов холодного стекла и металла.
До болезни мама всегда ложилась спать последней. Каждый вечер перед сном она ходила по дому, расставляя посуду, выключая свет, выравнивая стопки бумаг. «Все поправить»,— говорила она. Мы шутили, что единственная причина, по которой у нее не было еще одного ребенка, заключалась в том, что, если бы нас было больше двух, она не смогла бы решить, поставить нас по возрасту или по росту. И хотя ни Чарли, ни я никогда не признались бы в этом, мы считали такой ритуал успокаивающим; он казался таким же естественным, как и заход солнца. Когда она заболела совсем сильно, я попыталась заменить ее, но, несмотря на все мои усилия, постепенно разрастался беспорядок.
Неудивительно, что Полли вспотела — она только что здорово потрудилась во имя бардака.
Гостиная выглядит так, будто по ней прошелся ураган. На кофейном столике разбросаны бумаги: письма из налоговой, банковские выписки, счета старого маминого бизнеса по обеспечению информационной безопасности, все свисает с края, словно зарождающаяся лавина. Папины папки с документами опрокинуты на пол. Двери старого деревянного бюро распахнуты. Картина с панорамой Чикаго вырвана из рамы, полотно разрезано. Ноутбуки мамы и папы лежат открытыми на диванных подушках, похоже, у нее не возникло трудностей с паролями. Она даже разорвала чехлы от подушек и вытащила половину набивки. Перья разбросаны по ковру, как будто здесь случилась какая-то страшная птичья бойня.
—Что ты устроила?— Я должна была разозлиться из-за разрушений, которым она подвергла мой дом, но вместо этого я чувствовала странное… удовлетворение, как будто агрессия в моей вселенной пряталась где-то глубоко; я почти завидовала тому, что именно она продемонстрировала ее.
Она едва слушала меня.
—Ничего,— бормочет она.— Ничего. Я искала, искала, искала, и ничего!
Последнее слово превращается в сдавленный крик. Она стоит в эпицентре разгрома, но, похоже, даже не замечает его. Одной рукой теребя пушистые волосы на затылке, другой она держит телефон мамы. Она лихорадочно скроллит, ее взгляд скачет вверх-вниз.
—Ах!— она с отвращением бросает трубку, и та отскакивает от ковра. Я сглатываю, мне неудобно от осознания того, что ее тайный родственник охлаждает мои интимные места.
—Нет времени,— бормочет она, бросая взгляд на задернутые окна, словно ждет, когда что-то разобьет их.— Нет времени, нет времени, но он должен быть здесь, должен быть. Она все сохраняла. Никогда ничего не выбрасывала.
Я смотрю на нее пронзительным взглядом:
—Откуда ты знаешь?
—Что?
—Откуда ты знаешь, что она никогда ничего не выбрасывала?
Она фыркает и указывает туда, где содержимое ящика бюро разбросано по полу.
