Море совсем рядом, его запах напоминает сладкий аромат спелых фруктов. Мне не нужно долго вглядываться, чтобы понять, что море здесь совсем иное, чем тот бушующий океан, к которому я привык, здесь нет волн с человеческий рост, тяжелых, как хлопающие железные двери, нет белой пены прибоя, выносящего на поверхность камни и топящего суда. То, что я вижу в окно, больше похоже на огромный бассейн с соленой водой или плавающее зеркало.
Я спускаюсь к бесснежному побережью, но не всегда иду по улице и замечаю, что дровяные сараи во дворах практически пустые.
«Никто теперь не рубит дрова» — так ведь сказала девушка.
Может быть, зайти в море?
Как далеко нужно заплыть, чтобы обессилеть?
Надо мной кружит птица.
Один круг.
Она собирается броситься вниз и клюнуть меня?
Два круга.
Птица приземляется. Я замечаю, что она хромает и ей трудно снова взлететь. В стране войны и пыли животные тоже пострадали; бегающая на трех лапах собака, одноглазая кошка, одноногие птицы.
Стоя на берегу, я вдруг вспоминаю стаю китов, которую мы с Гудрун заметили однажды, проезжая по побережью. Пять или шесть косаток выбросились на берег. Мы схватили лежавшую в багажнике лопату, выкопали яму на линии отлива и попытались спасти китам жизнь, загнав их в воду.
— Очень важно иметь общие воспоминания, — сказала она, когда мы вернулись в машину.
Мы тогда уже перестали спать вместе?
Я снимаю ботинки и носки, стою в холодной жиже, пока вокруг не образуется соленая лужа и меня не начинает засасывать; когда вода достигает щиколоток, я выхожу на берег.
Если можно сравнивать меня и мир
Вернувшись в номер, я включаю душ, снимаю одежду — ту же, в которой сюда приехал, — и стою голый на холодном полу. После того как я отремонтировал трубы, вода больше не красная.
Напротив меня зеркало, а в нем — контуры незнакомого мужского тела с белоснежным лотосом у сердца. Как печать на бледной парусине. Я много лет не видел себя в зеркале в полный рост. А вообще когда-нибудь видел? Зеркала в нашей квартире не были рассчитаны на мужчину ростом метр восемьдесят пять. Я пользуюсь зеркалом над раковиной, когда бреюсь, но не для того, чтобы себя разглядывать.
Я похудел, заметила бы мама.
Я беззащитный. Нелепый.
Я чувствую бицепсы и мышцы живота, но мне трудно сказать, я ли это в зеркале или кто-то другой. Волосы у меня еще не поредели, как справедливо указывает мама. Торчат в разные стороны, будто веник. И почти не тронуты сединой.
По одну сторону я, по другую — мое тело. Оба мне одинаково незнакомы.
Мы с этим типом вместе ходили в школу, я встретился с ним в то лето, когда работал на укладке асфальта, мы были шапочно знакомы? Этот молодой человек наблюдал за звездами?
На тело в зеркале давно не светило солнце. Последний раз я загорал семнадцать лет назад. Тогда был необычно жаркий июньский день, семнадцать градусов в тени, так что я в одних плавках мастерил для Гудрун ящик, в который она собиралась посадить десять кустиков клубники. Я не лежу, потому что я homo erectus, человек выпрямленный, который постоянно чем-то занят.
Гудрун загорает рядом с клубничной грядкой, рыжеволосая и порозовевшая, веснушки постепенно слились с кожей. Иногда она приподнималась, чтобы смазать ту или иную часть тела маслом от солнца. В руках у нее книга, она читает по несколько строк, в промежутках закрывая глаза. Рядом куст, и Гудрун оказывается в его тени, ей приходится встать и перелечь подальше.
Я включаю свет в новом номере. Все лампы в порядке. Совсем скоро темнота, словно шерстяным одеялом, накроет город и похолодает. Лает собака; та трехлапая? Потом картинки исчезают.
Чем же заняться, пока не засну?
Беру один из дневников и сажусь на кровать. Нас здесь двое, тогдашний я и нынешний я, юноша и мужчина средних лет.
Вот что пишет двадцатилетний парень: Спасибо за жизнь, мама. Почему не папа? Благодарю маму за то, что родился, девушек — за то, что спали со мной. Я мужчина, который всегда благодарит.
Листаю дальше.
Мама говорит, что хотела дочь.
Я бы тоже хотел иметь сестру. Вместо этого у меня были подруги. С ними я спал. Судя по записям в дневнике, с четырьмя в неделю.
За исключением этого я имею весьма туманное представление о том юноше, который описывает облака и тела. Однако у нас с ним явно есть одно общее: он не больше моего знает, кто он.
Я еще не порожден, написано четкими буквами под датой 24 октября.
За несколько страниц до этого красивой штриховкой зачеркнутое предложение, но прочитать его вполне можно: Как я появился на свет?
Наряду с буквами К., А., Л., С. и Г., в записях регулярно встречается Н. Мне не приходится долго вчитываться, чтобы сообразить, что это не девушка, с которой я переспал. В одном месте Н. назван полным именем — Фридрих Ницше. Судя по датам и цитатам, я целый год читал «По ту сторону добра и зла». В тот год я как раз учился в университете. Дневник, похоже, служил блокнотом.
То, что останется от его «личности», покажется ему случайным и в основном надоедливым. Настолько он изменится и превратится в отсвет чужих образов и событий. С большим усилием он вспоминает самого себя, и в большинстве случаев ошибочно. Он склонен заблуждаться насчет себя и других, не понимает своих собственных потребностей.
Обращаю внимание, что смерть появляется практически на каждой третьей странице, а вместе с ней и удивительный опыт страданий.
Через два дня после папиной смерти я записываю: Люди умирают. Другие люди. Человек тоже умрет. Под «человеком» я имею в виду себя. Я умру. Потому что жизнь такая хрупкая. Если у меня родятся дети, они тоже умрут. И в эту минуту меня не будет рядом, чтобы держать их за руку и утешать.
Четырнадцатого апреля год спустя:
В наших широтах многие сводят счеты с жизнью по весне. Не могут смириться с тем, что мир возрождается. Что всё, кроме них самих, начинается снова.
Он, в сущности, неплохой парень. Бесхитростный и доброжелательный. Замечаю, что описания погоды и облаков постепенно сменяются беспокойством об экологической обстановке, записями об истощении озонового слоя, парниковом эффекте и глобальном потеплении. Ледники отступают и исчезают. Через несколько десятилетий этого источника пресной воды в мире не будет.
Что бы я сказал этому мальчику сегодня? Например, если бы он был моим сыном?
Переворачиваю страницу.
На самом верху написано:
Я больше не верю в Бога; боюсь, и он больше не верит в меня.
Быстро пролистываю дневник.
