Она замолкает, идет к окну и затем продолжает. Подыскивает слова, тщательно их выбирая:
— Его расстреляли на футбольном поле, и мы даже не смогли забрать тело. Позаботиться о нем, обмыть и похоронить. Мы видели в бинокль, как струйки крови стекали по его штанинам и рукавам. Мы думали, он уже мертвый, но наутро он поменял положение. Сначала лежал на спине, а на следующий день — на боку, вечером того же дня прополз два метра в сторону ворот. Я и не думала, что в человеке так много крови. Он умирал три дня. Мы видели, как сжимается под одеждой его тело, но потом нам пришлось бежать, а он остался.
— Прости, — повторяю я.
Сказать ей, что я себя не понимаю, не будет ли от этого хуже?
Она садится на стул, а я подхожу к ней и встаю перед ней на колени.
— Печаль как осколок в горле, — говорит она.
— Я не собираюсь умирать. Не сейчас.
Я мог бы сказать, не беспокойся, я не могу умереть. Или я мог бы сказать этой девушке, которая столько раз смотрела в дуло ружья и выжила, что я уже не тот, каким был десять дней назад. Или вчера. Что я меняюсь.
«Папа, а ты знал, что клетки тела обновляются каждые семь лет?» — заметила Лотос.
«Так человек постоянно перерождается?» — спросил Сван в порту, у бескрайнего зеленого моря, где по одну сторону причала китобойные суда, а по другую катера, которые возят смотреть на китов.
— Человек рождается, любит, страдает и умирает. — Май шмыгает носом.
— Я знаю.
— Некоторым моим друзьям не суждено было полюбить. Только страдать и умереть.
Я киваю.
— И хотя никто не знал, убьют его сегодня или завтра, люди не перестали любить.
Она встает и подходит к окну, поворачивается ко мне спиной. Блузка обтягивает спину.
— Мы держались вместе, все трое: я, Фифи и Адам. Хотели жить, а если что, то умереть вместе. Чтобы никто не остался.
Мальчик сидел за столом и собирал из мозаики, которую я нашел в гостиничном магазине, розовое сердце, но сейчас он слез со стула и подошел к матери. Он протягивает ей руку, и они стоят бок о бок, спиной ко мне. Он понимает, что она в смятении. Смотрит то на свою мать, то через плечо на меня. Поочередно. Я слышу, он о чем-то спрашивает. Хочет получить ответ. Хочет знать, что происходит.
— Вы знаете, что кровь чернеет, когда свертывается? — обращается она ко мне, продолжая смотреть на море.
Сказать ей, что она может найти прибежище
под крылами моими и ждать,
когда взойдет заря?
Я подхожу к ней:
— Ты выстояла.
Она оборачивается, не выпуская руку мальчика, солнце светит ей в спину, и она стоит в облаке света с комочками пыли, которые находятся в постоянном движении.
— Просто делаешь все, что в твоих силах, — говорит она. — Как человек.
Бездна бездну призывает
Молва, что я помогаю брату и сестре, разошлась довольно быстро, и другие жители города, прежде всего женщины, тоже стали обращаться ко мне с просьбами. В последние дни их количество увеличилось, и сегодня утром на стойке в фойе меня ждали целых пять записок. Парень признался, что позволил себе принять заказы, и протянул мне несколько сложенных листков. В основном речь шла о красной воде в кранах, засорившихся раковинах, протекающих трубах, сломанных плитах и других электроприборах.
Я могу обнаружить протечку, но для ремонта нужны провода, проволока, жестяные банки, прокладки.
Могу ли я починить стиральную машину? Разбираюсь ли в компьютерах? Также нужно повесить зеркало на другом конце города.
Я делаю все, о чем просят, только если не нужно спускаться с фонариком в канализацию.
Mister Fix, читаю я в первой записке. Так вот как меня называют.
— Люди говорят, что вы можете починить все, — объясняет парень. — А еще вас называют Mister Miracle.
— Это не соответствует действительности. Да и ремонт на скорую руку.
Мои разъяснения, что я не слесарь и не электрик, действия не имеют. Нет электриков. Нет плотников. Нет водопроводчиков. Нет каменщиков.
— Почти никто не разбирается в электричестве, — говорит Фифи.
— Некоторым, разумеется, кажется несправедливым, что вы помогаете только женщинам, — добавляет он, не глядя на меня. — Я лишь хочу, чтобы вы об этом знали. И еще одно: звонили из ресторана. Просили передать, что сегодня вечером будет кровяная колбаса.
Красный
Я все-таки осмеливаюсь сообщить Май насчет краски, хотя и подозреваю, что ее, скорее всего, достать будет трудно.
— Нужно бы покрасить номера.
Она отложила пылесос.
— Только не в красный.
Там, где нет обоев, стены бледно-голубые, и решение приходит само собой.
Я предлагаю сохранить цвет.
— А ты не хочешь оставить тот же цвет?
— Всю страну залили кровью. Повсюду оставались кровавые следы, на дорогах были лужи крови. Кровь текла по улицам, шли кровавые дожди, и в конце концов все реки стали красными от крови, — говорит она безучастным голосом, словно читает лекцию. И не отрываясь смотрит на бледно-голубую стену. — Мы наливали красную краску в воронки, выдолбленные в асфальте разрывами мин, и получались кровавые розы. Так что всю красную краску в стране израсходовали.
Я молчу.
— Этот, наверное, все-таки для грунтовки. — Она снова поворачивается ко мне. — Но чтобы достать краску, нужны связи.
Май неподвижно стоит посреди комнаты и, глубоко вздохнув, продолжает:
— Тело человека такое чувствительное, кожа так быстро рвется, пули разрывают органы, куски бетона ломают кости, стекло отрезает части тела, — перечисляет она с каменным лицом.
— Ну, не надо, — успокаиваю я ее, как ребенка, который боится темноты.
— Сердце так близко.
— Ну, не надо, — повторяю я, обнимая ее.
Дверь в коридор открыта. Я замечаю, что в проеме стоит мальчик и поочередно смотрит на каждого из нас. Он бегал к дяде, чтобы подавать ему плитку и перемешивать раствор, а теперь вернулся. Я выпускаю ее и отворачиваюсь. Несмотря на то, что я никак не могу разобраться в самом себе, я неплохо чувствую другого человека.
Мальчик спешит к маме.
Я собирался сказать совсем другое, но вместо этого спрашиваю:
— А где этот дом, в который вы собираетесь переезжать?
Она несколько раз упоминала дом, где намеревалась жить вместе с другими женщинами. Семь женщин, если я правильно помню, с тремя детьми. И Фифи.
Май рассматривает меня. Как будто перед ней незнакомый человек. Я и в то же время кто-то другой.
