— Вот разговорник, чтобы учить язык, который вас, возможно, заинтересовал. Рекомендую. Здесь никто не понимает ваш родной язык, и далеко не все говорят по-английски.
Я открываю книгу и вижу, что она предназначена туристам. Чтобы помочь им в разных ситуациях. Сделать заказ в ресторане, купить билет на поезд или марки на почту, спросить, как пройти. Произношение дано в скобках после каждого предложения. Листаю. Отдельная глава под названием «В трудных ситуациях». Там есть такое предложение:
Я заблудился. Как мне вернуться в отель?
Или:
Подождите минуту, я поищу в разговорнике.
Листаю дальше, и на самом верху следующей страницы написано:
Мне жаль, но это недоразумение.
В самом конце глава «Вещи, которые иногда теряют». Там довольно длинный список:
Плащ
Перчатки
Шарф
Зонт
Очки
Обручальное кольцо
Паспорт
Ручка
Отвертка
И ничего о самом человеке, думаю я.
Я вполне мог бы учить по пять фраз в день. Через неделю в моем лексиконе было бы уже семьдесят предложений. А сколько слов нужно, чтобы выжить?
Я так и слышу маму: «Слова можно неправильно понять по-разному. Возьмем, к примеру, твоего папу».
Фифи говорит, что навел справки и никто не признается, что напал на меня.
— Люди думали, что вы работаете на Уильяма. Объяснения запутанные и противоречивые. Упоминали также женщин, которым вы делаете ремонт. Бесплатно. Кое-кто недоволен и на днях мне на это намекнул. Они считают, что это несправедливо, — повторяет он.
Наконец, он слышал, что я разозлил напавшего тем, что при встрече посмотрел ему в глаза.
— У нас здесь так не делают.
— А у нас делают, — говорю я. — Мы смотрим в глаза людям, которых встречаем на улице. А как иначе узнать, нужно ли здороваться.
Прежде чем уйти, Фифи вынимает из нагрудного кармана своей клетчатой рубашки солнечные очки.
— Они со склада, — поясняет он, протягивая их мне. — Совсем новые. Я их только примерил. На них даже ценник сохранился. «Пилот», — добавляет он. — Не будет видно подбитого глаза.
Мнется.
— Я больше не могу читать книги. В детстве много читал, но во время войны перестал.
Все еще мнется.
— Достаточно одного предложения, чтобы взорвать деревню. Двух, чтобы уничтожить мир.
Он не говорит: я видел отца с простреленной головой и мой племянник родился в пыльном подвале.
Фифи поправляет бейсболку.
И еще одно. В купальне осталось четыре коробки с плиткой, и ему пришло в голову, что их можно использовать в доме, который я ремонтирую для женщин.
— Этот дом также и для тебя, — поправляю я его. — И для Адама.
— Да, который вы ремонтируете для женщин, меня и Адама.
Я все еще жив.
Я все еще здесь
Открываю дневник и бегло перелистываю плотно исписанные страницы, пока не дохожу до пустых в самом конце. Оставляю одну после последней записи, сделанной двадцать семь лет назад: Она меня переживет. Потом тянусь за ручкой с логотипом «Тишина» и в верхнем углу ставлю дату: 29 мая. Затем: Для Лотос.
Я знаю, что у меня в распоряжении больше букв, чем во многих других языках.
Начинаю с двух предложений:
Я все еще жив.
Я все еще здесь.
Затем добавляю ко второму:
Я пытаюсь понять почему.
Что я могу еще написать? Нужно ли рассказать о том, что не сплю по ночам, о черных деревьях на фоне черного неба, что луна здесь больше, чем дома, что я рассматриваю себя в зеркале? Что половину из съеденного здесь прежде никогда не пробовал?
Подумав немного, продолжаю:
Вода красная, словно в ванне полоскали окровавленную рубашку.
Целых восемь слов.
Прибавляю еще два:
Все пыльно-серое.
А потом еще целое предложение:
Вчера на ужин были большие картофелины с мясом (как твоя бабушка варит с гуляшом), выращенные там, где нет мин.
И последнее:
Не хватает гаек.
Вычеркиваю:
Не хватает гаек.
Опускаю второстепенные подробности.
Вдруг в дверях появляется Май и спрашивает, что я пишу.
— Сочиняешь историю?
— Можно и так сказать.
— И что в ней будет?
— Я еще не всё придумал.
— Кто-нибудь умрет?
— Только старики.
— Ладно.
Май откладывает в сторону полотенце.
— Я больше не боюсь ночи, — говорит она, закрывая дверь за собой.
Жду, что мир обретет форму
Фифи сообщает, что меня в фойе спрашивают.
Пришел владелец ресторана вместе с тем самым головорезом. Они расположились у стойки с солнечными очками. Замечаю также, что со вчерашнего дня в магазинчике прибавился надувной тигр.
— Произошло недоразумение, — первые слова ресторатора.
Головорез молчит. На нем кожаная куртка, под ней рубашка с рисунком, в одном ухе серьга.
Ресторатор подталкивает его вперед и продолжает:
— Он говорит, что ему жаль.
На угрюмом лице головореза ни тени раскаяния.
— Он больше не будет.
— Спасибо и на этом.
— Он хочет кое-что показать. Тебе нужно пойти с ним.
Пойти с бандитом? По извилистым проулкам?
— Я не в настроении.
— Ты не пожалеешь. Он хочет сгладить недоразумение.
— Мне не интересно. — И добавляю, что занят.
Это правда. Я читаю биографию «Дороти Паркер. Что это за чертовщина?».
— Он хочет помочь с мебелью для дома, который ты ремонтируешь. Ты же говорил, что у женщин нет мебели.
Думаю. Нужно обставить трехэтажный дом для семи женщин, трех детей и одного брата.
— Что ты на это скажешь?
— Ничего.
— Но ты ведь готов подумать?
Владелец ресторана отводит меня к камину. Мы стоим у лесного пейзажа, точнее, под ним, с этой точки свет на холст падает по-другому, и я замечаю, что деревья на переднем плане увядшие.
