А еще одна из обитательниц женского дома возьмет на себя готовку, когда в отеле откроется ресторан.
— Это все сестра организовала.
Чтобы отпраздновать хорошие новости, подруга Май варит на гостиничной кухне баранину, и она уже практически готова.
— Хоть какое-то разнообразие. Не только мой гороховый суп.
Парень разворачивает монитор ко мне, и я вижу, что он обновляет сайт отеля, которым, по его словам, последний раз занимались еще до войны.
— Мы делаем упор на купальню и на домашнюю атмосферу в номерах. Как вам?
— Хорошо.
Он сообщает, что хочет кое-то со мной обсудить. Поскольку тетя, видимо, в страну не вернется, они с сестрой подумывают изменить название отеля. У них есть несколько идей.
«Hotel Blue Sky Unlimited», «Небесная лазурь». Нравится? Или «Hotel Paradise Lost», «Потерянный рай».
— А разве «Тишина» не подходит?
Некоторое время все молчат.
— Пожалуй, все-таки сохраним тишину, — заключает Фифи, снова надевая наушники.
И переливающееся небо в глазах
Через двенадцать дней актриса вернулась.
Я столкнулся с ней на лестнице, и по телу прошла дрожь, словно лезешь через ограду, по которой пустил и слабый ток.
Я внимательно оглядел ее. Грустная, серьезная.
— Как поездка?
— Все в руинах. Инфраструктура разрушена.
У меня опухла скула, оба глаза подбиты, у бровей белый пластырь. Мой вид ее явно тревожит.
— Я слышала, на тебя напали.
— Да, кто-то не хочет, чтобы я проводил здесь отпуск.
— А сейчас все в порядке?
Она поднимает руку, медленно, словно собираясь приложить палец к моей ране, какое-то мгновение держит ее на весу, прямо у моего лица, как будто хочет погладить по щеке, но затем быстро опускает.
— Да, не стоит беспокоиться, — отвечаю я и добавляю: — Напавший был из хора.
Она смотрит на меня, будто пытаясь разгадать загадку.
— Говорят, ты помогаешь женщинам.
— Да, помогаю им приводить дом в порядок.
Она глубоко вздыхает.
— Все женщины кого-то потеряли: мужа, отца, сына или брата. Дети остались без отцов или старших братьев. А те из них, кто выжил, потеряли руки или ноги.
— Удалось найти место для съемок?
— Женщины насторожены и не хотят говорить о пережитом. Не соглашаются на интервью. Они устали. Пытаются понять, что произошло.
Она делает паузу.
— Потом появится новое поколение, которое не будет помнить. Тогда возникнет опасность новой войны.
Она молчит.
— Конечно, не в ближайшие десять лет, — добавляет она. — Чтобы появилось новое поколение мужчин, нужно время.
Взгляд ее становится отстраненным, голос звучит устало.
— Под конец наемников, работающих на иностранные спецслужбы, стало больше, чем военных. Они принимали непосредственное участие в военных действиях. В наше время, если хочешь выиграть войну, нужно наладить отношения со спецслужбами. Они зарабатывают на этом огромные деньги. Одни и те же фирмы производят оружие, поставляют наемников и ведут восстановительные работы после войны. Теперь они возводят фармацевтические предприятия и аптеки по всей стране. Выявляют людей с головной болью и снабжают их аспирином. Объясняют, что боль терпеть нельзя.
— Это твой сценарий?
Она не отвечает на вопрос, но говорит, что закончила все, что собиралась сделать.
— Я завтра уезжаю, — продолжает она, глядя мне прямо в глаза. — Так что это мой последний день.
Она улыбается.
Мне.
Последний день, значит, и последняя ночь.
— Вечером приду, — говорю я ей без обиняков.
В одежде из плоти
Я быстро смотрюсь в зеркало, провожу рукой по волосам и закрываю за собой дверь.
У нее одиннадцатый номер, в глубине коридора.
Она стоит напротив меня и снимает покрывало с кровати, но не сворачивает его; за окном воркуют голуби.
Я расстегиваю верхнюю пуговицу на своей красной рубашке и обнажаю окровавленную грудь. Под рубашкой белый лотос, а под лотосом все еще бьется сердце. Потом я расстегиваю еще две, в то время как она возится со своими пуговицами и молниями. Сбросив рубашку и брюки, снимаю носки, это практически не требует времени. Наконец дело доходит до трусов, и вот я стою обнаженный перед ней, на голом полу. В самом центре лесного пейзажа над кроватью, между черными стволами деревьев, охотник с луком и стрелами глядит прямо в глаза леопарду. Среди деревьев я замечаю уходящую вдаль извилистую тропинку. Вытянув вперед руку, на ощупь определяю путь и делаю шаг ей навстречу, между нами еще три паркетины. Потом второй шаг, и вот уже мы соприкасаемся ладонями, линия жизни к линии жизни, артерия к артерии, и я чувствую, как пульсируют сосуды по всему телу, на шее, в коленях, на руках, чувствую ток крови к органам. Затем трогаю ключицу.
— Это цветок? — она кладет ладонь мне на грудь. Я делаю вдох. И выдох.
«Стальные ноги»
Телефонный разговор с дочерью я начинаю с дел. Фифи тем временем не отрывается от своего компьютера.
— Не работает ли… — замялся я, пытаясь вспомнить имя ее бывшего парня. — Фрости все еще делает ножные протезы?
Объясняю, что общался с физиотерапевтом, который занимается реабилитацией пострадавших от взрывов. Это одна из женщин из того дома, меня с ней познакомила Май.
— С большинством из тех, кто потерял конечности, это случилось после войны.
— Понимаю.
— Женщина, с которой я разговаривал, сказала, что больных привозят к ней в ужасном состоянии, а от нее они уходят на протезах сами.
Продолжаю:
— Мне нужно четырнадцать ножных протезов.
— Ого!
— Для мальчика семи лет, девочки одиннадцати лет, подростка четырнадцати лет, для женщины двадцати одного года и для двух мужчин — тридцати трех и сорока четырех лет. Детали сообщу. И мне придется одолжить у тебя денег.
В трубке виснет тишина, потом слышится вопрос:
— Так ты не скоро приедешь, папа?
— Немного задержусь. Ты ведь заглядываешь к бабушке?
— Я как раз сейчас у нее.
Минуточку, говорит дочь и, понизив голос, начинает что-то объяснять бабушке.
Я жду. Довольно долго, так что даже беспокоюсь насчет телефонного счета.
— Папа, бабушка хочет тебе что-то сказать.
Я слышу, как она передает трубку моей матери.
— Алло, Гудрун Стелла Йонасдоттир Снайланд у телефона.
