В мире так много голосов, и ни один не лишен смысла.
Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла
Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду.
Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра
I. РОДИНА
II. ПОЭТ ДНЯ
Нет покоя и в лоне земли, ибо там свирепствует самая страшная и мощная стихия — огонь.
Йонас Халльгримссон
[1], журнал «Фьёльнир», 1835
1942
Комната зачавшей меня
Нося тебя под сердцем уже пять месяцев, я наткнулась на орлиное гнездо, сделанное наспех двухметровое жилище на краю скалы вниз по реке, в нем нахохлились, как шарики, два орленка. Я шла одна, надо мной и гнездом кружил орел, тяжелые взмахи крыльев, одно из них ощипано, но не нападал. Должно быть, орлица, подумала я. Она сопровождала меня всю дорогу домой черной тенью, как туча, закрывшая солнце. Я чувствовала, что родится мальчик, и решила назвать его Эрном
[2]. В день, когда ты появилась на свет, на три недели раньше срока, орлица снова летала над хутором. У нас как раз был старый ветеринар, осеменял коров, он тебя и принял, завершив тем самым свой последний рабочий день перед выходом на пенсию. Придя из хлева, он снял болотные сапоги и вымыл руки новым куском мыла Lux. Потом взял тебя на руки и сказал:
—Lux mundi.
Свет мира.
Хотя обычно самки заботились о новорожденных без его помощи, он налил воду в лохань, чтобы тебя искупать. Я наблюдала, как он закатывал рукава фланелевой рубашки, пробовал локтем воду, видела, как они возились с тобой, твой отец и ветеринар, повернувшись ко мне спиной.
—Она дочь своего отца,— сказал твой отец. А затем я отчетливо услышала: — Добро пожаловать в этот мир, Гекла.
Он выбрал тебе имя, не посоветовавшись со мной.
—Только не вулкан, это же врата ада,— прошу я.
—Где-то на земле должны быть такие врата,— раздается голос ветеринара.
Они сплотились, эти мужчины у лохани, и пользуются моей беспомощностью, тем, что у меня родовые разрывы.
Выходя замуж, я не знала, что твой отец помешан на вулканах, он запоем читал описания извержений, переписывался с тремя геологами, мечтал об извержениях, надеялся увидеть на небе столб дыма и почувствовать, как под ногами дрожит земля.
—Ты хочешь, чтобы земля разверзлась прямо по краю нашего двора?— спрашивала я.— Чтобы она разделилась надвое, как женщина, производящая на свет дитя?
Я ненавидела лаву. Нашу приусадебную лужайку со всех сторон окружала тысячелетняя лава, и приходилось карабкаться, чтобы добраться до ягодных мест, вилы на картофельном поле постоянно натыкались на камень.
—Арнхильд
[3], — говорю я из-под одеяла, которым твой отец накрыл меня.— Рожденная для битв. В стране не больше двадцати орлов, Готтскальк,— добавляю я,— и двести вулканов.
Это был мой последний довод.
—Я сварю тебе хороший кофе,— ответил твой отец. Прозвучало как предложение о примирении. Попытка договориться. Но он уже принял решение. В конце концов я поворачиваюсь на другой бок и закрываю глаза, хочу, чтобы меня оставили в покое.
Спустя четыре с половиной года после твоего рождения начала извергаться Гекла, после перерыва в сто два года. И твой отец наконец услышал грохот, о котором мечтал, как отдаленное эхо недавно прошедшей мировой войны. Твоему брату Эрну было тогда два года. Твой отец принялся тут же звонить своей сестре на Хеймаэй
[4], чтобы узнать, что она видит из кухонного окна. Она как раз жарила хворост и рассказала, что остров накрыл вулканический дым, что солнце красное и идет пепельный дождь.
Прикрыв трубку рукой, он повторял мне каждое предложение.
—Она говорит, что солнце красное и идет пепельный дождь, что темно, как ночью, и пришлось включить свет.
Его интересовало, насколько завораживает и пугает зрелище, дрожит ли пол.
—Она говорит, что зрелище завораживает и пугает, что все кровельные желоба забиты пеплом и ее муж, моторист, сейчас пытается их очистить.
Прильнув ухом к радиоприемнику, он «транслировал» самое важное.
—Говорят, что жерло напоминает сердце, огненное сердце. Или сообщал: знаешь, Стейнтора, одна вулканическая бомба была похожа на сигару длиной одиннадцать метров, а шириной пять.
Но рассказы сестры и статичные черно-белые фотографии на первых полосах газет вскоре перестали его удовлетворять, и он захотел увидеть извержение собственными глазами. Захотел увидеть краски, как взлетают в небо пылающие камни, целые скалы, как красные огненные глаза разбрасывают вокруг метеоры, как расползается черная лавовая стена, подобно освещенному мегаполису. Захотел узнать, окрасится ли небо в розовый цвет, почувствовать, как зудят веки и слезятся глаза. Захотел поехать на юг на русском джипе.
И взять тебя с собой.
—Йонас Халльгримссон, лучше всех запечатлевший извержение вулкана в аллитерациях и рифмах, никогда в жизни его не видел. И Эггерт Олафссон
[5] тоже. Гекла не может упустить свой шанс посмотреть, как извергается ее тезка.
—А ты не хочешь просто продать землю и переселиться на юг?— спросила я. Могла бы также спросить: не хочешь переехать из мест «Саги о людях из Лососьей Долины» в места «Саги о Ньяле»?
