—Маме было сорок восемь лет, когда она умерла,— говорю я поэту.
Только музыка подчиняет смерть, сказал тогда папа и закрылся, чтобы сделать запись о погоде.
Штиль. Температура: восемь градусов. Сегодня похоронили мою жену Стейнтору Эгильсдоттир, с которой мы прожили вместе двадцать два года. Окотились тридцать три овцы. Луг покрыт коркой льда, лошади ищут скудную траву. Поморник ищет корм. Долгие периоды нестабильной погоды стали причиной замерзания лугов. Тем не менее по всей долине слышится песня ручьев. Сегодня было громкое журчание в рукавах реки.
—А ты знала, Гекла,— спрашивает папа, закрывая дневник,— что Йонас Халльгримссон придумал исландские слова «космос» и «плоскогорная долина»?
Поэт обнимает меня.
—Раз появилась подруга, нужны занавески.
Утренний эфир 8:00.
Полуденный эфир 12:00. «На свободной вахте», передача для моряков.
Послеполуденный эфир 15:00.
Объявления 18:50.
Прогноз погоды 19:20.
Новости 19:30.
20:00: «Стенька Разин», симфоническая поэма Александра Глазунова, соч. 13, исполняет Государственный академический симфонический оркестр из Москвы.
22:00: новости и прогноз погоды
Поэту нужно идти в библиотеку после обеда, и он может поспать. Тем не менее он проснулся, лежит и наблюдает, как я одеваюсь в темноте. Перед тем как я ухожу, он застегивает мне пуговицы на пальто, словно я маленький ребенок.
Мужчина заботится обо мне.
К середине утра наконец бледно розовым полотном забрезжил рассвет.
После работы иду к Йону Джону и Одину, у которых храню печатную машинку, и пишу. Поэт тем временем встречается с собратьями по перу в «Мокко» или каком-либо другом кафе или баре, где обычно собираются поэты. Иногда он ходит на собрания Союза социалистической молодежи. Когда он возвращается домой, я тотчас откладываю книгу, и мы идем прямиком в кровать.
Перед тем как заснуть, смотрю на цвет неба.
—Моя девушка хочет знать, какая будет погода?— спрашивает поэт.
Прошу папу прислать одеяло, которое мне подарили на конфирмацию. Я добавил в него полкило утиного пуха, пишет он в письме, вложенном в посылку.
—Каждая ночь с тобой такая большая,— говорит поэт.
Бессмертие
Воскресенье, мне нужно идти писать.
Поэт лежит на кровати, прикрывшись газетой социалистической партии.
—В стране установился дикий, необузданный капитализм, когда спекулянты грабят народ и мерило всего — прибыль.
Он встает и возбужденно размахивает руками, словно оратор на трибуне.
—Не прошло и девятнадцати лет, как Исландия обрела независимость, и на смену датским королям и торговцам-монополистам пришли оптовые торговцы. Они воздвигают себе торговые дворцы на прибыль от датских праздничных тортов.
Говорю поэту, что иду в гости к Йону Джону.
—Но ты была у него вчера и позавчера.
—Я шью нам занавески.
Он удивлен.
—У него есть швейная машинка?
—Да.
Он смотрит перед собой.
—Мне немного странно, что моя девушка дружит с мужчиной. Что каждый день после работы она ходит к нему в гости. И на выходных.
Он стоит у окна. В стекло бьет сильный град.
—Если бы я не знал, что девочки его совсем не интересуют, меня бы волновало, почему ты так часто с ним зависаешь.
Он делает круг по комнате.
—Вот узнал, что вчера вы с ним ходили на художественную выставку.
—Да, ходили на выставку. А кто тебе рассказал?
—Торарин Драгфьорд. Он один из нас, поэтов «Мокко». Читал по радио рассказ.
—Да, мы с ним здоровались. Он, кстати, говорил о тебе.
—Правда?
—Сказал, что у тебя большие способности, что будешь знаменит.
—Так и сказал?
—Да.
Поэт улыбается.
—То же самое я на днях говорила ему. Что у него большие способности, что будет знаменит.
Поэт явно растроган и уже забыл о моем друге-моряке.
Он садится за стол, набивает трубку, закуривает, затем встает, подходит к окну и вглядывается в метель. Развернувшись, идет к кровати.
—А не поспать ли нам, пока ты не ушла? Потом радиоистория после ужина.
—Разве ты не собираешься на встречу с поэтами?
—Сегодня вечером нет. Думал поухаживать за своей девушкой.
Поэт обнимает меня.
—Мне пришло в голову, что мы бы могли в выходные сходить на танцы. Потанцевать. Как влюбленные парочки.
Выпустив меня из своих объятий, он идет искать пластинку Прокофьева.
Занавески номер один
Пока мой моряк шьет для нас с поэтом занавески, я сижу на кровати и печатаю на машинке, стоящей на ночном столике. Все происходит синхронно. Когда я заканчиваю главу, друг протягивает мне сложенные занавески. Он сам вызвался купить ткань. Выбрал оранжевую с фиолетовыми ромбами и ажурным кружевом снизу. Он ставит швейную машинку в шкаф и освобождает для меня письменный стол.
Я улыбаюсь ему и вставляю в каретку новый лист.
Он стоит у меня за спиной и следит, как я пишу.
—А я есть в этой истории?
—Ты одновременно в ней и не в ней.
—Я не принадлежу ни к одной группе, Гекла. Насчет меня забыли распорядиться.
Он садится на диван, я встаю и сажусь рядом.
—Удели мне главу в романе, чтобы моя жизнь получила смысл. Напиши о мальчике, который любит мальчиков.
—Напишу.
—И не терпит насилия.
Я киваю.
—Какое разноцветье,— говорит поэт, когда я вешаю занавески.— Как фиолетовая гора на закате.
Он выключает свет.
—Мне нет дела до твоих визитов к этому гею,— добавляет он.
—Ты знаешь, Гекла, что печатную машинку изобретали пятьдесят два раза?— спросил мой моряк, глядя, как я пишу.
Занавески номер два
Подруга развесила на веревке пеленки на морозе, и они смерзлись. Я собираю их вместе с прищепками и вношу в дом.
Она благодарит меня и говорит, что совсем забыла про белье.
—Помнишь, я рассказывала о соседке, которая не спит по ночам и, стоя у кухонного окна, смотрит в мою сторону?
—Помню.
—Прошло три месяца, а занавески в окнах у нее так и не появились. Я столкнулась с ней вчера в рыбном магазине, она стояла за мной и ждала, пока продавец, пристально глядя на меня, заворачивал мне рыбу. И тогда я подумала: женщины из других домов, которые, как и я, одни сидят с детьми, захотели бы по очереди варить пикшу и расходиться по домам с готовым ужином к приходу мужей. Наверное, я приглашу соседку на кофе и рождественский пирог. Не считая тебя, она будет первой, кого я приглашу в гости после того, как мы сюда переехали. Когда появится живот, продавец перестанет на меня смотреть. Они не смотрят на женщин в пальто для беременных.
