Пока мы разговариваем, подруга поит дочку из бутылочки.
—Вернувшись домой из рыбного магазина, я села написать несколько строк, пока спит Торгерд. И, не успев опомниться, написала целую историю, Гекла.
—Рассказ?
—Историю о женщине из соседнего дома. Я отправила ее ходить ночью по городу с беспокойным ребенком в коляске. Заставила страдать от расстройства желудка. Была светлая летняя ночь. И ребенок заснул. А женщина бродила по кварталу и увидела, как мужчины выносят что-то завернутое в ковер, и поняла, что это человеческое тело. Преступление оказывается неразрешимой загадкой для полиции, но женщина берется ее решить. Я дала ей найти улику в песочнице, которую мужчины не увидели, потому что вообще не искали на детской площадке. Но ей никто не верит. В истории я использую одну фразу из моей собственной жизни. Нельзя позволять фантазии сбить себя с толку, Иса, сказал мне как-то Лидур. Я вложила его слова в уста полицейского, который допрашивает женщину. Хорошо, что никто не знает, какой глупостью я занимаюсь посреди дня.
Она трясет головой.
—Я не понимаю, что на меня нашло. Как вообще могло прийти в голову убивать людей. Продавец в магазине электротоваров стал меня узнавать. Раньше я приходила раз в месяц, теперь прихожу раз в неделю.
Некоторое время она молчит.
—Идея приходит ко мне легко, как короткое замыкание в шнуре утюга.
Затем она спрашивает:
—Ты что-нибудь заметила?
Я осматриваюсь.
Новой картины не прибавилось.
—Шторы?
Она улыбается.
—Я приобрела цветок в горшке. Бегонию.
Двадцать третья ночь
Мне не спится.
Поэт спит.
За исключением звездного неба, мир черен.
Ко мне приходит предложение, за ним другое, ко мне приходит образ, целая страница, целая глава. Она бьется у меня в голове, как тюлень, попавший в сети. Я стараюсь не отрывать взгляда от луны за окном, прошу предложения не уходить, мне нужно выбраться из кровати и их записать, чтобы они не исчезли. Мир увеличивается, и еще одной ночью я становлюсь больше себя самой, прошу Бога помочь мне уменьшить мир снова и дать мне черное спокойное море, красивую картину спокойной жизни с голландской мельницей, как на календаре в витрине книжного магазина, или картинку со щенками, как на крышке конфетной коробки, в которой Йон Джон хранит свои газетные вырезки. Мне хочется и не хочется, хочется продолжать каждый день изобретать мир, не хочется варить рыбу на плите Siemens и обслуживать мужиков в «Борге», перемещаясь с серебряным подносом из одного сигарного облака в другое, хочется, когда я не пишу, целый день читать книги. Поэт не знает о тюлене, который бьется во мне под пуховым одеялом, он тянет ко мне руку, и я позволяю ему это, одновременно отпуская слова, завтра утром их уже не будет, каждую ночь я теряю по четыре предложения.
Быть поэтом — большой труд
Когда я возвращаюсь домой с работы, поэт ждет меня с радостной новостью.
—Газета социалистической партии опубликует мое стихотворение.
Как он объясняет, его стихотворение «Красное зарево» лежит в редакции с весны.
Он рад и растерян, прижимает меня к себе. Но тотчас отпускает и ходит по комнате.
—Я дал почитать стихотворение Стефниру Скальдалэку. Он был в восторге, особенно ему понравился повтор «мертвенно»: мертвенно-холодные руки, мертвенно-глубокий песок… когда приближается утро.
Предложил только заменить одно слово, «пока смерть не приблизится» вместо «пока смерть не придет». Нужно смягчить одно слово, так он сказал.
—Да, так звучит иначе,— замечаю я.
Поэт останавливается и садится на кровать. Его охватывают сомнения.
—Сейчас мне кажется, что нужно было заменить два слова в строках от «лечит рану» и до «ночная роса кутает надежды».
Он бормочет свое стихотворение.
—Вот еще вопрос: «сильный» или «мощный»?..
Поэт зажигает трубку, берет из шкафа книгу и листает в поисках нужного стихотворения. Он сменил сигареты Chesterfield на трубку. Читает про себя несколько строк, закрывает и откладывает книгу.
—Я никогда не переживу зиму смерти,— говорит он, поднимаясь.
Он признается, что думал заглянуть в редакцию газеты и узнать, не в печати ли номер.
—Может, вполне достаточно того, что есть?
—«Вполне достаточно» — неподходящие слова, Гекла.
Он снова садится на кровать и закрывает лицо руками.
—Текст слишком спокойный. Его структура предсказуема, не хватает отточенности слов, глубины и выразительности формы. Лучше бы перенести публикацию. Попрошу их пока подождать.
Сев рядом, обнимаю его.
—Я не знаю, где мое место среди поэтов, Гекла. Знаю только, что у меня есть место за столиком в «Мокко».
Он смотрит мимо меня.
—Мне кажется, ко мне относятся как к одному из них, но в то же время не совсем. Когда я показал стихотворение Стефниру, он похлопал меня по плечу и сказал, что у меня есть способности.
Я глажу его по голове.
—Мне никогда не сравниться со Стефниром. Мне до него далеко. Я способный, но не более.
Он трясет головой.
—Вчера вечером Стефнир читал нам начало романа, над которым сейчас работает.
Поэт обходит комнату и возвращается. Подыскивает нужные слова. Останавливается передо мной и смотрит.
—Это сильнее, чем пишет Халльдор. Возможно, мы говорим сейчас о новом нобелевском лауреате, Гекла.
—Он уже что-то опубликовал?
—Еще нет.
—Уж не потому ли, что много пьет и мало пишет?
Поэт делает вид, что не слышал моих слов. Он подходит к окну и некоторое время молчит.
—Быть поэтом — большой труд, Гекла. Вдохновение не приносит дохода. Чтобы заработать деньги, разгружают суда или роют канавы. Работают на цементном заводе, ловят и разделывают китов, строят и ремонтируют мосты. Но стихи сочиняют не прибыли ради.
Он берет и зажигает трубку.
—Серьезные поэты жертвуют личной жизнью во имя призвания. Стефнир не помолвлен. Мне же, в отличие от некоторых поэтов, нужно заботиться о девушке.
—А мы помолвлены?
—Нет, но к этому все идет.
Он улыбается.
—Все знакомые поэты мне завидуют. Рассказал им, что тебе предложили участвовать в конкурсе «Мисс Исландия», и они захотели узнать, каково это — жить с красавицей.
—И каково же?
Он подходит ко мне и обнимает.
—Поскольку в доме появилась женщина, пришлось повесить зеркало.
