—Зашла по пути домой в магазин,— говорю я, вынимая хлеб и молоко.
Кот прыгает на пол и встряхивается.
У нас нет вазы, и я осматриваюсь, ищу, во что бы поставить цветы. Бутылка, которую поэт принес ночью домой, пуста. Но роз семь, а в горлышко проходит только три. Вряд ли найдется ваза у холостяков на мансарде, остается постучать к женщине, живущей этажом ниже, она сдает комнаты. Держу в руках букет роз.
Она смотрит на меня с подозрением. Одна женщина просит другую одолжить ей хрустальную вазу.
—На сколько?— спрашивает она.
Я могла бы спросить в ответ: как долго проживут розы?
—На пять дней,— отвечаю я.
Жду, что она спросит, насколько велика вероятность, что поэт разобьет ее вазу.
Когда я поднимаюсь, поэт поставил «Love me Tender». Он освобождает место на краю кровати, я сажусь рядом с ним, и он берет меня за руку.
—Они спрашивали о тебе.
—Кто?
—Поэты. Не заглянешь ли ты снова. Я рассказал, что ты тоже пишешь. Для них это стало неожиданностью. Стефнир хочет с тобой встретиться.
Он смотрит на меня.
—Как ты себя чувствуешь?— спрашиваю я.
Он говорит, что болит голова и от любого звука возникает громкий шум, даже от кошачьего мяуканья.
На кровати лежит открытый сборник стихов Стейнгрима Торстейнссона. Он уже выбрал строфу, чтобы мне прочитать.
—Вот, послушай, Гекла.
Улыбаются мне синие-синие
глаза невесты моей красивые.
Не сравнятся с ними никогда
неба синь, незабудки синева.
Рождение острова
…А иногда острова поднимаются из моря, там, где прежде была бездонная глубина.
Йонас Халльгримссон, журнал «Фьёльнир», 1835
Меня позвали к телефону на работе.
—Звонит твой отец.
Я стою с фартуком на шее и телефонной трубкой в руке.
—Началось извержение, Гекла. В море, там, где нет суши.
Оказывается, ему звонила сестра Лолла и сообщила, что небо затянуто белым паром.
—Еще до того, как это попало в новости.
Она сказала, что извержение стало для всех неожиданностью. Ее муж днем ранее как раз где-то там ставил сети, но ничего необычного не заметил. Хотя, конечно, он обратил внимание, что там не было китов и птицы не пикировали в море в поисках еды. Накануне вечером ей позвонила подруга с востока, она выкапывала картошку и почувствовала запах серы. Сестра с подругой связали запах с надвигающимся извержением под местным ледником.
—Лолла говорит, что там кружат самолеты, маленькие с геологами из Рейкьявика и военные с базы. Но судам приказано не приближаться. А это значит, что подплыть к месту извержения, как задумали, мы не сможем.
В трубке короткое молчание. Замечаю пристальный взгляд метрдотеля. В зале ждут клиенты.
Как и можно было предположить, отец не смог спокойно усидеть дома. Он договорился со свояком Олавом, таксистом, что тот отвезет его на восток. Рассчитывает увидеть столб пепла собственными глазами.
—Потому что отсюда его не видно, как и извержения Катлы в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
—Ладно, папа…
Кроме того, у него дело к глазному врачу. Старые очки держатся на клейкой ленте, да и носит он их скорее по привычке. И сейчас в раздумьях, сходить к врачу до поездки на восток или после.
—Разве в новых очках у тебя не будет больше шансов увидеть столб пепла?— спрашиваю я.
Снова в трубке короткое молчание. Метрдотель стоит у меня над душой.
—Я вынуждена попрощаться, папа.
—С днем рождения, Гекла.
На этом наш разговор заканчивается.
—Я бы сказала: ты родилась на четыре года раньше срока.
Сфера
Оказывается, поэт звонил своей маме в Хверагерди, чтобы спросить, видит ли она извержение вулкана из кухонного окна.
—Она рассказала, что мыла посуду после обеда, когда услышала грохот и увидела полыхающее огнем небо. Из моря поднимался большой столб пара. Высокий белый столб дыма, а наверху сфера. Напомнил ей фотографию атомного взрыва.
Поэт не упускает шанса напомнить о кубинском кризисе, о том, что мир висит на волоске.
—Жизнь всего человечества находится сейчас в руках трех психопатов, нависла угроза полного вымирания,— говорит он и выбивает трубку в пепельницу.
На столе лежит газета с фотографией Хрущева на первой странице.
Поэт мнется.
—Я попутно сказал маме, что познакомился с девушкой.
Он смотрит на меня.
—А не хочет ли моя девушка съездить на автобусе на восток? Увидеть извержение и встретиться с мамой.
Конечная рифма
Меня отпустили с работы на час раньше встретить папу на автовокзале. Он хочет посмотреть, где я работаю, познакомиться с моими коллегами и выпить чашечку кофе, прежде чем за ним заедет свояк на «шевроле». Нас обслуживает Сирри, папа снимает кепку, проводит расческой по волосам и, здороваясь, жмет ей руку. Она улыбается ему. Он заказывает нам кофе и по куску торта со взбитыми сливками, кладет в кофе два куска сахара.
—Говорят, это извержение вулкана на глубине ста тридцати метров и столб дыма поднимается на шесть километров,— делится новостями папа, размешивая сахар.
Затем расспрашивает меня о моем парне.
—Он поэт?
—Да.
—Сочиняет без рифмы?
Я задумываюсь.
—Использует аллитерацию, но не конечную рифму. А еще работает в городской библиотеке.
Упоминать, что он хочет уйти из библиотеки и устроиться ночным сторожем, я не стала.
А папа хочет узнать, сочиняю ли я.
—А ты пишешь стихи, Гекла?
—Пишу. Но не так много, как хотела бы.
—В детстве ты придумывала странные слова. Читала книжку задом наперед. Ты знала названия погодных явлений. Ты говорила:
Сейчас непогодица.
Изморось.
Спорый дождь.
Ведро.
Идущая против ветра. Твой брат хотел заниматься глимой и стать фермером.
Он треплет меня по щеке.
—Это ты переняла от меня. Заниматься писанием.
Папа пьет кофе.
—Ты имеешь в виду описания погоды?
—Не совсем. Я имею в виду, Гекла, что я двадцать пять лет записывал рассказы людей о предзнаменованиях извержений по всей стране, включая сны и необычное поведение животных.
