Я жива.
Я свободна.
Я одна.
Когда просыпаюсь, уже накрывают шведский стол. Море гладкое, как зеркало; плеск волн, прибрежная зона Фарерских островов.
Я достаю из сумки сверток, полученный от поэта, разворачиваю подарочную бумагу, открываю. Это чернильная ручка. Он заказал гравировку золочеными буквами: Гекла, дева-поэт Исландии.
Город с блестящими медными крышами
Мы причаливаем после пятидневного плавания в штиль и дождь. Никакого гремящего прибоя, пены разбивающихся о скалы волн, только легкий плеск на серебристой поверхности моря за бортом.
Я сразу вижу Д. Й. Джонссона. Он стоит в небольшой группе встречающих и машет мне. Я медленно спускаюсь по трапу с чемоданом в руке, а он пробирается мне навстречу. Крепко прижимает меня к себе и долго держит в своих объятиях, потом выпускает. Он смотрит на меня, я на него. На нем коричневый вельветовый костюм в рубчик и фиолетовая рубашка. Волосы отросли.
—Пойдем, говорит он, забирая чемодан и раскрывая надо мной зонт.— Нам недалеко. За границей пользуются зонтом,— добавляет он с улыбкой.
Люди едут на работу, многие на велосипедах. Велосипедов гораздо больше, чем я себе представляла.
Мы идем по выложенным плиткой улицам вдоль сточной канавы, мимо универсамов и ряда домов, сворачиваем на мост. Хотя город чужой, названия улиц кажутся знакомыми: Sturlasgade
[24],H. C. Andersens boulevard
[25]. Замечаю мужчину на велосипеде со скрипичным футляром в руке.
—Тебе нужно остерегаться трамваев, они беззвучные. Чтобы не разделить судьбу Йона Тороддсена, попавшего под трамвай в двадцать шесть лет.
По дороге друг рассказывает, что сначала мыл полы и посуду, затем работал на свиноферме за городом и ездил на работу на «поезде». Теперь он посменно работает в мужском баре недалеко от церкви Святого Петра, но все еще надеется получить работу в костюмерном цехе театра. У его друга есть знакомый, который работает в театре и, вероятно, сможет в этом помочь.
—Зимой ходил на «Двенадцатую ночь» Шекспира. Хотел бы делать такие костюмы.
Читаю названия на вывесках: Politiken, udsalg, lædervarer, cigaretter og tobak, gummistøvler
[26]. Запоминаю приметные пункты.
Когда мы приближаемся к центральному вокзалу, виднеются башни Тиволи.
—Мы почти пришли.
Друг сворачивает на Истедгаде.
—Вот здесь мы живем,— говорит он, останавливаясь перед красным кирпичным домом. На четвертом этаже, с обратной стороны, вход через ворота.
На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.
—Мои подруги,— комментирует Д. Й. Джонссон.
Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.
—Еще один этаж.
На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.
В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней — одноместная кровать, в другой — диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.
—Тебе кровать, а мне диван,— говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.
Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.
Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.
—Bøgetræ
[27], — поясняет друг, указывая на дерево.
Над нами двигают мебель.
Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.
Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.
Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.
Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.
—Тебе придется ко многому привыкнуть.
Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.
Все окна открываются в воображаемый мир
Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.
Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.
Друг уже пришел с работы. Он не один.
Знакомит нас.
—Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper
[28].
—Добрый день,— здороваюсь я.
Впервые говорю по-датски.
—Я как раз собиралась уходить. На прогулку.
Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:
Вернусь завтра утром. Пиши.
Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.
Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.
—Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом?— спрашиваю я.
Он протягивает мне пакет клубники.
—Это тебе.
Милая Гекла.
Ночью после твоего отъезда я не могла заснуть и думала, как ты в открытом океане. Я пошла на кухню, достала свой дневник из нижнего ящика и написала два предложения, которые пришли на ум: Корабль сталкивается со мной в тумане. Пока бабушки поют колыбельные городу. Проснувшись, Торгерд произнесла первое в жизни предложение, из двух слов. Гладя меня по щеке своими крохотными пальчиками, она сказала: мама плакать. В остальном новости у нас такие. Улицы после зимы похожи на стиральные доски. Когда ты уехала, я посадила в одном углу двора картошку. Я раздалась вширь, и мне трудно наклоняться. Вечером рано засыпаю, почти одновременно с одуванчиками.
