—Могу я представить тебе Торгерд? Торгерд, это Гекла, моя лучшая подруга.
Она протягивает мне ребенка. Живая копия ее мужа.
Малышка барахтается у меня на руках и плюется.
Забрав ее, подруга сажает малютку на пол, затем снова обнимает меня и хочет показать квартиру.
—Как же я рада тебя видеть, Гекла. Расскажи, что ты сейчас читаешь. Я совсем не могу читать. Атак хочется. Хорошо еще, если удается прочесть пару стихов. А то сразу засыпаю. Завела читательский билет в городской библиотеке, но не на кого оставить ребенка, чтобы сходить за книгами.
Малышка тем временем утратила интерес к кубикам и хочет уползти с ковра. Пробует удержаться на ногах, вцепившись в торшер. Она опрокидывается, но моя подруга успевает подхватить дочь и засунуть ей в рот соску. Однако девочка тут же ее выплевывает.
—Ох, нелегкая это работа — одной сидеть с маленьким ребенком, Гекла. Мы проводим вместе всю неделю, денно и нощно, пока Лидур строит мосты на востоке. Я и не представляла, что быть матерью так прекрасно. Рождение ребенка — лучшее, что случилось со мной в жизни. Я так счастлива. И ни в чем не нуждаюсь. Твои письма очень поддерживают меня. Я так одинока. Иногда мне кажется, что я плохая мать. Думаю о чем-то другом, пока Торгерд не удается меня растормошить. Я очень боюсь, что с ней что-нибудь случится. От ребенка нельзя отвернуться ни на минуту. Даже когда складываешь пеленки. Она может что-нибудь засунуть себе в рот. Лучшее время суток — это когда Торгерд по утрам спит в коляске во дворе, а я пью кофе и читаю газету. Опрокидываю по чашке каждый день. Ничего смертельного. Как же я жду, когда Торгерд подрастет и мы с ней сможем обсуждать книги. Как мы с тобой когда-то. Но до этого еще двенадцать лет. Торгерд простыла и капризничает, и спит со мной, но когда Лидур дома, он хочет, чтобы она спала в своей комнате. Мы ставим Элли Вильхьяльмс и танцуем. Он думает уйти из дорожного управления. Мы копим деньги на участок земли. Лидур хочет построить там гараж, тогда он сможет начать собственное дело по изготовлению мягкой мебели или открыть багетную мастерскую. Он говорит, что также можно хорошо подняться, набивая чучела птиц. Если только он не пойдет работать на цементный завод, тогда мы отсюда уедем. В прошлом месяце в подвале поселилась еще одна семья. Лидур помогал им переносить секретер. Имущества у них было совсем немного. Жену я видела только мельком. Думаю, что она наша ровесница, у них четверо детей. Младший одного возраста с моей Торгерд. Они въехали уже пять недель назад, а на окнах в гостиной все еще нет занавесок. Сегодня ночью я пошла на кухню выпить стакан молока, и когда стояла у окна и смотрела в темноту, то заметила, что эта женщина тоже стоит у окна своей кухни и смотрит в темноту. Мне показалось, она была очень расстроена. Я смотрела на свое отражение в стекле, а она в свое, две бодрствующие женщины, и в какой-то момент два лица слились, и я увидела ее на своей кухне, а себя на ее. Представляешь, до какого абсурда я дошла? Единственный человек, с которым я разговариваю за день,— продавец рыбы. Вернее, их два. Близнецы, работают посменно. Я узнала это вчера, когда они были в магазине одновременно и стояли рядом. Их трудно было различить. И тогда я поняла, почему иногда продавец в шутку называет меня своей любовью, а иногда нет, просто это два разных продавца. Они заворачивают рыбу в газету. И я прошу, чтобы это были стихи или рассказ, а не некролог или сообщения о смерти. Придя вчера домой, я развернула пикшу, один лист намок, и читать было очень трудно, а на втором я обнаружила два стихотворения, авторы которых целыми днями сидят в «Мокко». Прости, что я так много говорю. Ты ведь пойдешь в «Мокко» и в другие кафе, где собираются поэты? Я хожу мимо с коляской и вижу, как они наливают в кофейные чашки из бутылочки в коричневом бумажном пакете. И официантки смотрят на это сквозь пальцы. А что будет, если я зайду в этот смог с Торгерд на руках и закажу чашку кофе? Или заявлюсь с коляской на выставку абстракционистов?
—Попробуй.
Она мотает головой.
—Это ты, Гекла, носишь лосины и ходишь только тебе ведомыми тропами.
Ребенок устал, кладет голову подруге на плечо, и она несколько раз кружит по комнате с ним на руках. Потом говорит, что быстренько уложит дочь, а я тем временем могу осмотреться.
На это много времени не требуется.
В маленькой гостиной только зеленый плюшевый диван и сервант у стены с вязанной крючком скатертью и тремя фотографиями в позолоченных рамках: свадебное фото подруги с начесанными и уложенными волосами, фото младенца и, наконец, наша с ней фотография. Я наклоняюсь ближе и рассматриваю нас. Мы стоим, улыбаясь, у каменной стены загона для овец, я в комбинезоне и свитере, на ногах высокие резиновые сапоги брата Эрна, на три размера больше моего, только вернулась с поисков двух овечек, за которыми целый день гонялась по ущелью. Подруга на поиски не ходила, она осталась в шатре для пикника помогать представительницам женской организации намазывать лепешки, жарить хворост и варить какао в тридцатилитровой кастрюле. У нее коричневые локоны, она в юбке и вязаной кофте на пуговицах, положила голову мне на плечо. А кто снимал, уж не Йон Джон ли?
Вскоре возвращается подруга, с сонными глазами, бесшумно закрывает за собой дверь. Я отчетливо слышала, что она пела колыбельную, которую в пьесе пела мать перед тем, как сбросить своего ребенка в водопад. Она снова повторяет, как рада меня видеть, а затем становится рядом у серванта и внимательно рассматривает нас на фотографии, словно удивляясь, какие мы на ней еще девочки. Фотографии два года.
—Я сшила юбку сама по фото в газете,— говорит она наконец. Задумывается. Затем добавляет: — Йон Джон помог мне с выкройкой.
Потом переходит к свадебной фотографии, берет ее, внимательно рассматривает, вглядывается.
—Странно, что это я. Что я замужняя женщина с ребенком, живу в столице. Лидур тогда был совсем мальчиком, приехал в наши края вместе с другими рабочими прокладывать электричество, ставить какие-то столбы, они жили в рабочих бараках, он слушал Shadows на портативном проигрывателе, у него был очень красивый голос, и что бы он ни говорил, у меня подкашивались ноги, а теперь он муж и отец. Надеюсь, что последний.
Я пытаюсь воспроизвести в памяти голос Лидура, но не могу вспомнить ничего из сказанного им. Когда мы встречаемся, говорит моя подруга, а он обычно молчит.
На стенах две большие картины, контрастирующие с бедной обстановкой, на одной — поросшее мхом лавовое поле и мерцающее озеро в ущелье, на другой — отвесная гора.
—Это Кьярваль?— спрашиваю я.
—Да, от свекрови.
Она рассказывает, что свекор терпеть не может манеру художника.
—Он говорит, что это не та гора, которую он хорошо знает. Он тридцать лет ходил в море и хочет только яхты на стенах, не пейзаж и тем более не раскрашенный камень. Камень — это только чертов камень, говорит он, не краски. Свекровь, напротив, не хочет видеть у себя в гостиной море. Ее папа был моряком и погиб, когда она была маленькой, и она с тех пор старается жить там, где не видно моря.
