—На острове это трудно,— говорю я.
—В Рейкьявике можно.
Мы внимательно рассматриваем картины.
—Свекровь познакомилась с автором, когда работала поварихой у дорожных рабочих на востоке. Она называет его замечательным человеком, но согласна с мужем в том, что ему не удалось найти верные цвета. Лидур как-то сказал, что, если бы у нас был гараж, мы бы хранили картины там, по крайней мере одну из них. Я так плакала, что больше он не решается даже заикнуться об этом.
У нее серьезный вид.
—Я не могу лишиться этих картин, Гекла. Я смотрю на них каждый день. В них столько света.
Она подходит к окну и вглядывается в темноту. Там тянутся несколько сухих травинок.
—Вот такой маленький теперь мой мир, вид на широкий фьорд, тысячу островов; и самое большое на всей земле небо сузилось до подвального окна на Кьяртансгата.
—Однако ты все еще живешь в местах, связанных с «Сагой о людях из Лососьей Долины»
[9].
—Я ужасная хозяйка. Ничего тебе не предлагаю. Вчера у меня на ужин была рисовая каша, могу тебе ее разогреть.
Отвечаю, что уже поела. Пила кофе с кексом в Хвал-фьорде. Тем не менее она достает банку консервированных груш и хочет взбить сливки.
—Твой приезд, Гекла, всегда как Рождество.
Открываю чемодан и протягиваю ей сверток в коричневой бумаге.
—Тупики от папы,— говорю я.
Иду за ней на маленькую кухню: плита, холодильник и стол на двоих. По пути она все время повторяет, как рада меня видеть. Говорит, что приготовит тупиков в выходные, когда вернется Лидур, и засовывает их в холодильник.
—Готовить мне не нравится, но я учусь. На днях делала рыбные фрикадельки в розовом соусе, а любимое блюдо Лидура — вареный пинагор
[10]. Золовка научила меня делать розовый соус. Смешиваешь томатный соус с пшеничной мукой.
Сообщаю ей, что Йон Джон предложил мне пожить в комнате, которую он снимает, пока он будет в море. Пока я не найду работу и не смогу сама снимать комнату, добавляю я.
—Ты уже закончила рукопись?— спрашивает подруга.
—Да.
—И начала следующую?
—Да.
—Я всегда знала, что ты будешь поэтом, Гекла.
Помнишь, когда нам было шесть, ты, едва выучив буквы, написала в тетрадке детским почерком, что река движется как время? И что вода холодная и глубокая? И это до того, как Стейн Стейнар опубликовал свой сборник «Время и вода».
Она мнется.
—Я знаю, Йон Джон твой лучший друг, Гекла.
—Из мужчин да.
Она смотрит прямо мне в глаза.
—Я хорошо понимаю, что ребенок будет тебе мешать, но все-таки останься у меня до выходных.
В моих мыслях: целых три дня, я не могу здесь писать.
Говорю: останусь до выходных.
Мы садимся за стол друг напротив друга с консервированными грушами в креманках. Подруга некоторое время молчит. Чувствую, ее что-то беспокоит.
—Недавно купила дневник и начала его вести. Она произносит это очень осторожно.
—Вот так глубоко меня затянуло, Гекла.
Я вспомнила дневниковые записи отца, его ежедневные предсказания по леднику на другом берегу фьорда; как бы ни выглядел ледник, все предвещало плохое, даже сверкающий на солнце, он мог предрекать дожди в сенокос.
—Пишешь о погоде?— спрашиваю я.
Она глубоко вздыхает.
—Пишу о том, что происходит, но, поскольку происходит немногое, пишу также о том, что не происходит. О том, чего люди не делали или не говорили. Например, о том, чего не говорит Лидур.
Она мнется.
—Поскольку я добавляю мысли и описания мест действия, простой поход в магазин может занять несколько страниц. Вчера я выходила из дома дважды — в рыбный магазин и выносить мусор. Когда шла с коляской в магазин, закрыла глаза и почувствовала тепло на веках. Это солнце или не солнце? Задавшись этим вопросом, ощутила себя частью чего-то большего.
У нее задумчивый вид.
—Храню дневник в ведре для мытья полов, чтобы Лидур не обнаружил, что убиваю время, делая записи о прошлом или том, чего не было.
Что было, то прошло, говорит он.
В прошлые выходные уже в постели он вдруг сказал: расскажи, что случилось сегодня вечером, Иса, мне кажется, это было не со мной. Никогда не слышала от него ничего более красивого. А потом он меня обнял.
Подруга кутается в водолазку.
—Когда заканчиваю писать дневник, чувствую, словно перестирала и сложила все белье, перемыла все полы.
Она встает, чтобы налить кофе, ждет, пока я опустошаю свою чашку, и на короткое время ставит ее на теплую плиту, затем подносит к свету.
—Вижу в чашке двух мужчин. Ты любишь одного, а спишь с другим.
Как этот Джойс
Подруга постелила мне на диване под отвесной горой, но прежде чем заснуть, я достала из чемодана «Улисса», наклонила торшер и прочитала несколько страниц под оранжевым абажуром с бахромой.
Проснувшись, слышу, как мать с дочерью возятся на кухне. Подруга кормит дочь скиром
[11], и ребенок улыбается мне, белый до ушей, и хлопает в ладоши. Малышка в постоянном движении, дрыгает ногами и руками, бьет себя по бокам, как птица без перьев, которая хочет взлететь, тысяча быстрых движений, быстрые глаза. Ясно как день: человек не летает.
Подруга натягивает на дочь комбинезон, надевает ей на голову вязаную шапку и, укачав в коляске, хочет мне что-то показать. Жестом приглашает пройти в спальню.
—Вот, обои сама поклеила. Поэтессе нравится?
Я смеюсь.
—Очень.
В комнате зеленые обои с листьями и большими оранжевыми цветами.
—Мне вдруг захотелось обоев, и Лидур уступил.
Она закрывает за нами дверь.
—Он говорит, что не может мне ни в чем отказать.
Она разливает кофе по чашкам, снова ставит кофейник на плиту и садится.
—Расскажи мне о книге, которую ты сейчас читаешь, Гекла. Об этой толстой.
—Автора зовут Джеймс Джойс.
—И как он пишет?
—Отличается от исландских писателей. Книга описывает одни сутки. Восемьсот семьдесят семь страниц. Я еще не так далеко продвинулась, текст очень трудный.
