—Ну что ж,— начинаю я, скрещивая руки на груди,— прежде хотела бы выразить серьезные сомнения по поводу пребывания в составе этого совета представителей коммерческой организации и министерства. Изначально он должен был выполнять посреднические функции между научным сообществом и руководством службы гражданской обороны, а сейчас старый Научный совет буквально отстранили от дел, и степень опасности этих землетрясений и извержений собираются оценивать чиновники и коммерческие организации. Совершенно непонятная и непродуманная мера.
Стефаун покашливает, делает снисходительное выражение лица; его безумно дорогой костюм казался бы здесь, в этом неотделанном координационном центре, смешным, если б он не носил его с такой искренней уверенностью, как кот свою шкуру.
—Министерство полагает само собой разумеющимся, чтобы в собрании участвовал его представитель, ведь проблема затрагивает широкие общественные интересы, подпадающие под нашу сферу ответственности. А турбизнесу необходимо присутствовать в совете потому, что в регионе, где происходит стихийное бедствие, есть туристы.
—Мы все еще крупнейшая в стране отрасль,— произносит Сигрид Марья, бросая на меня колючий взгляд из-под выщипанных бровей.
—Лучше было бы пригласить представителей Центра энергетики и Комитета по окружающей среде или местных комитетов гражданской обороны из этого региона. Мы должны давать рекомендации, основанные на научных фактах и общественной безопасности, а не политических или финансовых интересах. Такой метод работы противоречит испытанной практике сотрудничества ученых и службы гражданской обороны. Старый Научный совет всегда действовал весьма эффективно.
—Никто и не заставляет вас участвовать,— говорит начальник полиции, глядя на меня полузакрытыми глазами.— Вас назначил университет, и, конечно, вы вольны отказаться от этого назначения, если считаете его ниже своего достоинства. То же относится и к вам.— Он переводит взгляд на Юлиуса.— Всегда можно найти кого-нибудь еще.
—Даже не думайте,— отвечает Юлиус.— Если вдруг эта секта возьмет абсолютную власть в вопросах реагирования на стихийные бедствия, будет хорошо нам с Анной остаться в ее составе.— Он смотрит на меня: — Не смей выходить из совета!
Конечно, не выйду. Я добросовестно исполняю свои обязанности, присутствую на заседаниях нового Научного совета, отказываюсь приглашать ученых из старого, чтобы они оценили положение, а ведь вместо этого могла бы сосредоточиться на исследовании сил, пробудившихся под Рейкьянесом. На заседания совета консультантов ходит все меньше и меньше народу, они кажутся всем бесполезными: «Ты же все равно выносишь на Научный совет только ту информацию, какую тебе заблагорассудится,— говорит Йоуханнес.— Все всегда лучше знаешь. Правда ведь, малышка Анна?»
Не могу спать. Две ночи в нашем красивом дачном домике на Гримснесе должны были позволить мне отдохнуть и восстановиться, но заснуть не удается. Я лежу рядом с мужем, а внутри меня распирает от мыслей, я прислушиваюсь к телефону, так и неймется посмотреть последние данные Метеоцентра по подземным толчкам. Да и серенады, которые выводят белой майской ночью дрозды, тоже не способствуют сну.
—Надо бы нам кошку завести, чтобы эти горлопаны заткнулись,— ворчу я воскресным утром, и ответом мне служит радостный крик Салки: «Ура, мы кошку заведем!»
—Постарайся все-таки расслабиться,— говорит муж.— Ты у меня под боком всю ночь ерзаешь, и каждый раз, когда я просыпаюсь, вижу, как ты пялишься в потолок, будто ждешь чего-то ужасного. Почему бы тебе снотворное не принять?
—Тогда, если что-нибудь случится, не проснусь,— отвечаю я, ополаскивая кофейную чашку в раковине.— Я возвращаюсь в город, тут никакого толку нет.
Салка остается с отцом, солнце и свежий воздух не повредят ей после сидения в четырех стенах всю пепельную весну. У них есть интернет, большие запасы еды и препаратов от аллергии, так что цветущие березы не должны ее беспокоить. И все же меня отчаянно гложет совесть, что вот так бросаю их; ее я обнимаю, его целую в щеку, обещаю в конце недели забрать обоих.
Еду прямиком домой: невыспавшаяся, злая и совершенно не готовая обнаружить у себя открытой входную дверь и внутри нечто похожее на следы бурной вечеринки. Столы заставлены стаканами, бутылками и пивными банками, в кухне коробки из-под пиццы, на полу чипсы, а мой сын спит на диване в гостиной, обнимая молодую женщину.
—Эрн Эгмюнд Кристинссон!— произношу я, и он резко вскакивает с дивана.
—Мама? Ты уже вернулась? А… ну… я думал, вы подольше там останетесь.
—Что тут стряслось?— спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.
—Ко мне друзья приходили… Я собирался все прибрать до вашего возвращения. Мама, это Лив,— говорит он, шаря рукой в поисках трусов и тыча в сторону девушки, которая поскорее спешит одеться.
—Привет,— произносит она, пытаясь улыбнуться.
Она симпатичная, с короткими светлыми волосами, в ноздре у нее колечко и в пупке украшение, бросающееся в глаза. Я отворачиваюсь.
—Ты о чем думал? Уж из города отъехать нельзя, как ты весь дом разгромить норовишь!
—Ну, мама, дай мне немножко времени, я все приберу.
—Вот и прибирай,— шиплю я и опрометью бросаюсь на нижний этаж.
Там тоже покуролесили: кто-то полежал на нашей с мужем кровати прямо на покрывале ручной работы и оставил на тумбочке пивную бутылку. Я обхожу весь дом, быстро оценивая ситуацию: вроде бы в мой рабочий кабинет не входили, ничего не сломали, не испортили, однако все кажется мне грязным, наш семейный очаг осквернили, во мне кипит гнев, когда я снова топаю в гостиную. За девушкой уже пришло такси, а мой сын вертится вокруг своей оси, всклокоченный, растерянный, как будто не знает, за что ему взяться,— правда, он уже оделся.
—Как ты вообще додумался устроить вечеринку без нашего ведома!— ору я на него.— Вроде бы тебе уже не шестнадцать лет!
—Ну, сорри, это не должно было так получиться,— бормочет он, отодвигая копну темных волос со лба, смотрит на меня своими карими, как у щенка, глазами.— Нас было немного, мы просто хотели пиццы поесть. И я собирался до вашего возвращения прибраться.
—Дело не в том, прибрался ты или нет, дело в доверии. Это наш дом, дом твоей сестренки. Здесь не место пьянству и распущенности.
—А тут распущенности и нет,— говорит он.— Лив — моя возлюбленная. Как-то так.— И он с некоторым сомнением смотрит на входную дверь, которую она закрыла за собой.
—Тебе скоро двадцать четыре года, ты живешь у родителей, а ведешь себя словно подросток. Полная безответственность! Не учишься, о будущем не думаешь, только выполняешь эту физическую работу, чтобы зависать как рок-звезда. И по дому не помогаешь, только и знаешь, что развлекаться.
—Я думал, это и мой дом тоже,— отвечает он.— Но если меня здесь не хотят видеть, съеду. Не вопрос.
—Да, не помешало бы тебе самому — съехать.
Произнеся это, я тотчас жалею о сказанном: он вздрагивает, точно от удара. Как-то все развернулось не туда, я же не хочу, чтобы он съехал. Чтобы все пошло вот так — не хочу.
