И конечно же, все выглядит так, как и должно: модели тщательно выстроены, снимки местности точны. Все формулы сходятся, каждая константа и переменная на своем месте, но где-то в недрах моего сознания, в глубинах прошлого, мой отец выбивает трубку и щурит глаз: «Смотри-ка, карапузик. Рой трещин — это не локация, а способ продвижения лавы к поверхности. Помнишь: стая лебедей, летящих с юга».
Но я его не слышу, не пускаю его к себе.
Пирокластический поток
Вулканический (пирокластический) поток — это горячий, почти раскаленный поток вулканического пара и тефры, с бешеной скоростью (до 500км/ч) несущийся вниз по склону вулкана.
В это утро я совершаю много ошибок. Оно превращается в череду забытых решений, воспоминаний и обещаний, и, в частности, забываю наш разговор с Салкой ранним утром: что я почти обещала забрать ее из школы и взять с собой смотреть извержение. На заседании я собиралась было задать этот вопрос: можно ли в данной ситуации привезти восьмилетнего ребенка к самому краю лавового потока? А затем он вылетел у меня из головы, так и не дождавшись ответа; мысль ушла, обещание позабылось.
Потом я пыталась решить это уравнение, вычислить, где мы были бы в 10:34 утра, если бы я заехала за ней. Подъехали бы мы к центру извержения вместе с Йоуханнесом и Халльдоурой и другими моими коллегами, а они бы дружески похлопывали ее по плечу и звали на подвиги: мол, девочка продолжает семейные традиции? Или же мы задержались бы в школе и нам пришлось бы заехать домой за более подходящей обувью, теплой курткой, спаслись бы в машине? На ход событий того дня могла повлиять тысяча мелочей: лопнувшая шина, авария, срочный телефонный звонок, красный свет на всех светофорах по пути; но остается лишь этот непоправимый страшный факт.
Я забыла о Салке!
Я вовсе не спешу в Крисувик, как сказала Милану, тогда бы вспомнила о своем обещании, по дороге свернула бы и заехала за ней в наш район. Еду туда по прямой, по проспекту Кринглюмирабрейт, мой джип — стрела цвета шампанского, летящая точно по курсу, но необъяснимым образом он оказывается не в том ряду, и, не успев осознать это, я уже въезжаю на мост, ведущий в индустриальный район, к мастерской Тоумаса Адлера. Паркуя машину у его дверей, секунду колеблюсь. Что я выиграла, приехав к нему без приглашения, терзаемая ревностью, в приступе ярости? Чего ищу: подтверждения его любви или обнаружения ужасной измены? Немного мешкаю, но в конце концов вхожу в незапертую дверь, предварительно не позвонив, открываю его мастерскую и зову:
—Эй, есть кто-нибудь дома?
Я прислушиваюсь, ожидая услышать возню и скрип дивана, но до меня доносится только музыка — «Wild Horses» и слабый запах конопли. Он сидит за компьютером и смотрит фотографии, вглядывается в черно-белые детали, с удивлением оборачивается, услышав меня, на его лице появляется улыбка:
—Надо же, ты пришла? Как здорово! Что слышно?
Мне становится легко — до головокружения; я стыжусь своего приступа ревности.
—Просто мне нужно было тебя повидать. Я по тебе скучала, утро выдалось трудное.
—Любовь моя,— говорит он, вставая.— И я по тебе скучал. Как же рад тебя видеть! Прости, что был с тобой резким, когда ты позвонила: по утрам я бываю несносен.
Он обнимает меня, прижимает к себе и замечает, что я дрожу в его объятиях: от облегчения и блаженства, от того, что он один и рад меня видеть. А на прочее мне наплевать: на беспорядок у него в мастерской и у меня в голове, на то, что я сама осознаю, насколько потерто и немолодо выгляжу в своей флисовой кофте и с волосами, собранными в неряшливый хвостик.
—Почему ты не предупредила, что заедешь?— спрашивает он, целуя меня.— Я бы прибрался, кофе бы тебе сварил.
В его голосе слышится что-то новое; я смотрю ему в глаза, но вдруг мне кажется, что не могу уловить его взгляд. Осматриваюсь вокруг — на неубранный диван, на журнальный столик, на котором пепельница с окурком самокрутки, на маленьком столике у раковины среди грязной посуды стоят два бокала из-под красного вина, и на бортике одного из них я замечаю следы помады.
—У тебя вчера кто-то был?— как бы невзначай спрашиваю я, будто веду разговор о погоде.
—Почему ты спрашиваешь?— удивляется он.
А я недоверчивым тоном произношу:
—Уж и спросить нельзя?!
—Ко мне старый приятель заглядывал, он хочет со мной сделать серию фотографий Крисувикского извержения для «Iceland Review» или чего-то такого. А может, это будет книга.
—И почему ты мне об этом не сказал?
—Так ты до этого момента и не спрашивала. А встречаюсь я с очень многими.
—Ты с кем-то встречаешься помимо меня?
Этот вопрос слетает у меня с языка, прежде чем я успеваю остановиться; он выдает мой жалкий страх. Он вздрагивает, смотрит на меня большими глазами, обиженно:
—Анна! Милая, как ты только можешь такое говорить! Ты меня плохо знаешь!
—Я знаю тебя не так хорошо, как полагала. Например, не знала, что ты травку куришь.
Он закатывает глаза:
—Это Кристин один косяк выкурила, я ей разрешил.
—Значит, твоего приятеля вдруг стали звать Кристин?!
—Кристин — моя подруга. Она журналистка, фрилансер, мы иногда с ней вместе работаем. Сам я к этому куреву и близко не подхожу.
Он обнимает меня за лицо: небритый, лохматый, с дурным запахом изо рта, одетый в рокерскую футболку и тренировочные штаны:
—Милая моя, красивая возлюбленная, я понимаю, что ты устала, на тебя же со всех сторон навалились дела, и дома у тебя проблемы, но поверь мне: я люблю тебя, а ты меня, все остальное неважно. Ты мой свет, я вверяю свою жизнь в твои руки!
Он говорит так красиво; мой возлюбленный, по-мальчишески милый и беспечный в этой мягкой поистертой одежде. Говорит, как двигается; мягкий, сильный, свободный; ходит как танцор, изъясняется как поэт; ему легко загипнотизировать меня, рассмешить, заставить забыть о неприятном. Я знакома с ним так поверхностно, знаю о нем немного — только то, что он сам хочет; мне ничего не известно о женщинах, которых он любил и которые любили его; и вдруг оказывается, у него есть подруги, которые курят траву, пьют с ним вино и планируют проекты. Ревность поднимается у меня в сердце, словно горячий алый лавовый фонтан, но слова, которые я произношу, холодны точно лед:
—Порой я тебя не понимаю, Тоумас Адлер! Иногда мне кажется, будто все, что ты говоришь,— красивые фантазии, и ты это сочиняешь только для того, чтобы понравиться мне, а за ними нет ничего реального.
Он смеется в ответ:
—Ученый ты мой, тебе всё факты подавай, четкие доказательства моей любви. Тебе хочется, чтобы я расписал любовь как трехчленное уравнение и решил его для тебя? Нет, так не бывает; ты должна мне просто доверять. Верить в любовь.
