—Это ты так считаешь,— отвечает он, плюхаясь на стул.— Ты так считаешь.
Нет никакого «мироздания»
Самолет Пограничной службы TF-Sif Bombardier, не столь маневренный, как вертолеты, до отказа нагружен радарами и тепловизорами для обнаружения извержения и шлейфа от него. А еще на нем гораздо удобнее лететь. Экипаж подготавливает его, а мы с Эйриком и двумя учеными из Метеоцентра пристегиваемся ремнями. Начало светать, но рассвет странный, как на старой фотографии; лучам света не удается толком пробиться с востока, они натыкаются на преграду и ломаются. На западе глубокая-глубокая тихая темнота, которую тревожат лишь отдельные раскаты далекого грома.
Я пью кофе и стискиваю зубы, чтобы никто не слышал, как они стучат, холод, бессонница и тревожные мысли в совокупности взвинчивают меня, тело — дрожащая струна, сознание проснувшееся, ясное; наверное, мы скоро взлетим, мне так не терпится встретить это извержение лицом к лицу.
Дверь пассажирского салона распахивается, и входит Оуфейг, начальник Пограничной службы, малорослый, подвижный и улыбающийся во весь рот — «еще тот живчик», как сказал бы мой отец. Он здоровается с нами:
—Ну, вот и началось. Там сейчас такое творится!
Он смотрит на часы:
—Вы сможете взлететь минут через двадцать, нам надо подождать остальных пассажиров.
—Остальных?— переспрашиваю я.— Кого именно?
—Из правительства,— отвечает он.— И прессу.
Я не верю своим ушам.
—Из правительства? Что вы имеете в виду?
—Поступил запрос из кабинета министров. Члены Совета национальной безопасности желают собственными глазами увидеть извержение. Премьер-министр, министр иностранных дел и министр юстиции. Они вот-вот придут, и репортеры тоже скоро заявятся.
—Вы собираетесь задержать обзорный полет, чтобы набить полный самолет политиков? Вы в своем уме?
Халльдоура из Метеоцентра поддерживает меня:
—Это вопрос безопасности, полет с научной целью. Не свозить ли вам министров отдельным рейсом сегодня, попозже?
Оуфейг выпрямляется. Улыбка на его лице остывает:
—Не забывайте, что Погранслужба распоряжается этим самолетом и вертолетами, которые возят вас в эти ваши полеты с научной целью. Погранслужбой управляю я, а дела ее находятся в ведении министра юстиции. Так что устраивайтесь поудобнее — мы взлетим, только когда я скажу, и сам решу, кого брать в полет. Или кого не брать. Понятно?
Он удаляется прочь и захлопывает за собой дверь, а мы остаемся сидеть, потеряв дар речи, и смотрим друг на друга.
—Несносный мужик!— ворчит Халльдоура.
Я беру телефон и звоню Милану. Он отвечает сразу же, спокойно и сухо.
—Здесь всем заправляет именно он,— подтверждает Милан после моих объяснений. Я не согласна с ним, но не могу ему приказывать. И времени на это сейчас нет: Кеблавик уже весь завалило пеплом.
Он отключается, и мы беспомощно сидим, пока двери не открываются и самолет не заполняется людьми. Министры и их заместители здороваются с нами — возбужденные, одетые в теплые куртки,— все, кроме министра иностранных дел; она напоминает заспанную медведицу с двойным подбородком, одета в толстую шубу, а на голове — меховая шапка. Успела даже накраситься, нанести помаду. Они здороваются и устраиваются на пассажирских сиденьях у окна, а представителям прессы придется довольствоваться местами у прохода.
—Анекдот, да и только!— ворчит Халльдоура; мы горбимся над ноутбуками, пытаясь пропустить пассажиров.
Наконец самолет трогается с места, разгоняется по взлетной полосе и поднимается в воздух. Ученые сидят на передних местах, где обзор лучше всего, мы поворачиваемся к окнам, сотрудники Погранслужбы следят за показаниями измерительных приборов. Начинает рассветать, угольно-серая эруптивная колонна на западе выдается из Рейкьянеса, словно сжатый кулак, направленный в сторону восхода. Вокруг нее пляшут молнии, и мощные раскаты грома колеблют самолет — как будто сшибаются горы,— и мы каждый раз ежимся.
—Оно темного цвета,— замечаю я, и Халльдоура кивает.
Невероятно темное для подводного извержения; цвет указывает на то, что из трещины вытекает много лавы, и она становится пеплом и уносится в атмосферу вместе с белым водяным паром. Это извержение может оказаться более сильным, чем мы думали.
Пассажиры говорят «Вау!» и «Господи!», пока на них не шикает один из телеоператоров: они заглушают окружающие звуки. Самолет мчится по направлению к эруптивной колонне, которая уже выросла в высоту на двенадцать километров. Купол дыма тянется к северу и бросает темные шлейфы пепла на Кеблавик и северную оконечность Южных мысов, там царит полный мрак, пепельная вьюга. Самолет берет курс на юг от эруптивной колонны, темно-серое море кипит и бурлит вокруг извержения, словно гейзер, так удивительно близко от берега.
—Мыс Рейкьянес может подрасти и вытянуться в море,— говорит Халльдоура.— Если только извержение не перейдет на сушу.
Я киваю головой, вытягиваю шею, чтобы лучше видеть, расстегиваю ремень и перебираюсь к сотрудникам Погранслужбы, склонившимся над инфракрасными камерами и радарами. Вглядываюсь в изображения и пытаюсь определить, идет ли извержение в одном или в нескольких местах на дне моря.
—А ближе не подлететь?— спрашиваю того, кто управляет радаром.
—Вероятно, сможем,— отвечает он.— Полеты запрещены в радиусе десяти миль на высоте двадцати тысяч футов, так что у нас еще несколько миль осталось. Но решаю здесь не я.— Он показывает головой на кабину пилота.— Наверное, он просто робеет подлетать ближе, ведь у него на борту половина правительства.
Чем ближе мы к извержению, тем сильнее трясется самолет, и я снова ковыляю к своему месту и пристегиваюсь ремнем. Точно завороженная, смотрю, как серый столб вырывается из моря прямо в голубые небеса, облака постоянно набухают и лопаются, раскрываются сродни чудовищным цветам, метастазы из пара, газа и пепла. Словно открыли врата ада и зло беспрепятственно устремилось в мироздание,— и вдруг я ощущаю первобытный страх. Испуг оказывается неожиданным для меня самой, надо взять себя в руки и напомнить себе, что нет никакого «мироздания» или «ада». Извержение — не злое, это просто порождение земли, как я сама, как все остальное, оно не лучше и не хуже, просто подчиняется природным законам и происходит самым естественным образом. Сама не понимаю, что на меня нашло; на лицах других ученых отражается лишь сосредоточенность. Пытаюсь стиснуть зубы и отогнать эти нелогичные чувства. Поворачиваюсь, откидываю взглядом пассажиров, которые зачарованно следят за извержением — все, кроме одного. Это фотограф. Он опустил фотоаппарат и смотрит на меня — прямо мне в глаза.
Я ловлю ртом воздух и тороплюсь снова глянуть в иллюминатор. Он заметил, каково мне, прочитал мои чувства. Его глаза сейчас не смеются, они испытующие, внимательные. Я ругаюсь про себя и всматриваюсь в эруптивную колонну, словно клубящиеся тучи что-то мне скажут.
