И его убеждения стоили ему жизни.
Она поняла, что случилось, когда услышала вой сирен среди ночи. Открыв дверь, она увидела полицейскую машину и офицера, идущего к ней по дорожке. Она не готова была к худшему. Она знала, чем он занимался. Но знание не помогло ей, не избавило от чувства подавленности, от отчаяния и страха. Она прошла все этапы скорби: отказ принять очевидное, злость, боль. Но она оставалась вменяемой.
Она уже подошла к стадии приятия. Ни разу она не теряла рассудка и не впадала в психоз.
Или все же теряла рассудок, со злой усмешкой напомнила она себе, если в истукане, стоящем в витрине, узнает своего мертвого жениха.
Стивена больше нет. Ей все еще тоскливо без него, но жизнь продолжалась. Он умер жестокой смертью, и никто, и она в том числе, не смог бы забыть обстоятельств его гибели.
Ветерок прошелестел у нее над ухом. Нежный, прохладный. «Прошлое должно принадлежать прошлому, — сказала она себе. — Я люблю Италию, обожаю Венецию и не позволю какой-то там графине испортить мне праздник».
Джордан отвернулась от витрины и продолжила свой путь. Ей не в чем себя упрекнуть. И полицейские, и Джаред, и Синди не имели права так с ней обращаться. Если все увиденное — спектакль, то спектакль недостойный. Ладно венецианцы. Может, они и в самом деле мыслят как-то не так, как американцы, но Джаред… Они росли вместе. Кому, как не Джареду, следовало к ней прислушаться. Но Джаред думает лишь о себе, о своей дурацкой карьере, как будто на графине клином сошелся. Джордан пришла к выводу, что обида ее вполне основательна.
Улица за площадью, куда свернула Джордан, изобиловала уютными магазинами и ресторанами. Сквозь стекло витрин насквозь просматривались залы ресторанов. Джордан остановилась возле одной такой витрины. Ресторан специализировался на рыбной кухне. Джордан заметила, что многие посетители сняли маски, чтобы без помех насладиться едой. Они выглядели такими… нормальными. Толстенький маленький бизнесмен снял плащ и повесил его на свободный стул, а его маска дотторе, такая вроде бы пугающая, сейчас вполне безобидно покоилась на сиденье. Маска с изображением полумесяца и громадная шляпа с плюмажем лежали на столе подле его компаньонки, такой, же пухленькой женщины с заразительным веселым смехом, доносившимся из ресторана на улицу. Американцы, подумала Джордан. Отпускники, как и она, любители пофантазировать.
Эта пара заставила ее улыбнуться. Но и сейчас, разглядывая людей за столиками, она не переставала ощущать неладное. Она встретилась взглядом с женщиной в ресторане, они улыбнулись друг другу, а между тем страх, холодный и липкий, уже полз у нее по спине.
«Прекрати!» — приказала она себе.
Но ощущение тревоги не проходило. Наоборот, оно становилось все отчетливее и настойчивее.
И дело было вовсе не в воспоминаниях о покойном Стивене. Она сейчас совсем не думала о Стивене, однако внезапно откуда-то появился отвратительный страх и начал обволакивать ее.
Джордан явственно ощущала, что за ней наблюдают. Ей показалось, что она слышит шепот. Потом налетел ветерок, и шепот растаял. Шепот обретал ритм. Ритм убыстрялся. Как будто кто-то бил тревогу. Повеяло холодом, словно из пропасти. Холод едва коснулся мочек ушей, шевельнул капюшон плаща, пробрался вниз, тронул затылок. На мгновение ей показалось, что улица опустилась во мрак. Отраженная в ресторанной витрине, темнота казалась сгущенной. Было так, словно гигантские крылья закрыли солнце.
Женщина за столиком продолжала смеяться. Тьма растворилась так же быстро, как сгустилась. Словно улетела на тех же крыльях. И все же что-то осталось.
Осталось ощущение тревоги.
Чьего-то присутствия. Чего-то или кого-то. Совсем рядом. И запах серы, и угрожающий шепот.
Джордан стремительно обернулась. Ей показалось, что чьи-то ледяные костлявые пальцы коснулись ее плеча.
Джино Мерони не мог сказать, что ему совсем не нравилась его работа.
Несколько лет назад, когда он был еще ребенком, родители его иммигрировали в Америку. В Нью-Йорке он ходил в школу, но продолжать образование в университете или колледже не захотел. Когда Джино исполнилось восемнадцать, родители его продолжали с завидной регулярностью производить на свет все новое потомство, так что парню ничего не оставалось, как становиться на ноги и дальше жить уже самостоятельно. Родители ждали от него, что он пойдет работать и будет помогать им деньгами и по дому, но Джино устал от детских криков и запаха пеленок. Устал он и от родительских наставлений и постоянных молитв, и от материнской печали в глазах, когда та выговаривала ему за то, что он водится с дурной компанией. Джино нравились его друзья.
Они знали, где найти самые дешевые бары, и всегда готовы одолжить ему денег, когда он на мели. И знали, где деньги добыть. Они знали, какие ветки метро хуже всего охраняются полицией. У них прекрасно получалось избавлять прохожих и пассажиров надземки от кошельков и сумок. Знали, как незаметно обчистить задний карман у беспечного зеваки. Однажды, когда они занимались привычным ремеслом поздно ночью на Пятой авеню, Джино совершил роковую ошибку, грабанув полицейского офицера, которому случилось быть не в форме.
И угодил в участок. Он позвонил домой, но отец отказался вызволять его из беды. Джино так и не сел в тюрьму. Адвокату удалось выторговать для него несколько месяцев исправительных работ. Так он попал в Центральный парк — отличное местечко, чтобы отточить умение стремительно нападать из засады.
Однажды ночью удар по голове, который Джино нанес старому греховоднику, выбравшему не ту проститутку, убил старикана. Вначале Джино не понял содеянного. О происшествии он прочел в газете на следующее утро. Джино не боялся, что его поймают, он научился надевать перчатки, когда шел на дело, он наносил удар быстро и так же стремительно убегал. Никто его не видел. Сук, которым он убил беднягу, лежал рядом с трупом на тропинке и не имел отпечатков пальцев. Проститутка, которая визжала и молила Джино о пощаде, не видела его лица и не слышала его голоса. Она убежала быстрее, чем Джино, когда тот ударил ее кавалера.
Джино и сам удивился тому, что нисколько не боится разоблачения, и тому, что совсем не раскаивался в убийстве. Тот человек уже стар, и удар по голове, возможно, избавил беднягу от грядущих бед.
Но самое главное, Джино получил удовольствие, увидев смертный страх в глазах старикана. Ему очень понравилось то ощущение, которое он испытал, со всех сил ударив по голове скулящего от ужаса бродягу.
Грабить зевак показалось ему недостаточно. Ему надо было найти работу на день. Единственная работа, на которую он мог рассчитывать и при приеме на которую не задают лишних вопросов, где нет профсоюзов, была работа грузчика в доках. Там начальство предпочитало нанимать людей без рекомендаций. Там не давали премий, не доплачивали за сверхурочные. Джино был крепко сбит и ладно скроен. Он мог работать много и тяжело. Английский его был безупречен, никакого акцента, но при желании он легко мог прикинуться с трудом разбирающим английские слова нелегальным иммигрантом, и если надо, поступал именно так.
