—Нам нужно также отметить удачную презентацию,— произносит она.— Все прошло просто замечательно. И я считаю, что ты сыграл в этом далеко не последнюю роль.
Хьяльти трясет головой, незаслуженная похвала опьяняет его как шампанское, вызывает такое же приятное чувство вины.
—Я тут ни при чем,— возражает он.— Вы провели отличную презентацию, и люди сейчас ждут конкретных решений. Можно бесконечно спорить о том, насколько хороши предпринимаемые меры, но если народ видит, что правительство что-то делает, предлагает планы и им следует, это внушает доверие.
—О, ты запустил все это вместе с нами, а твоя газета очень хорошо об этом писала, и другие СМИ пошли по ее стопам.— Она достает телефон и начинает листать сайты ухоженным пальцем с красивым маникюром.— Мы видели, что руководитель нового агентства по трудоустройству за одну неделю дал восемнадцать интервью, все крупнейшие сетевые СМИ публиковали интервью со знаменитостями, которые делились своим удачным опытом жизни в деревне, все информационные выпуски и аналитические колонки газет подробно и позитивно освещали налоговые льготы. По сути ни одного отрицательного отзыва.
—Кроме реакции парламента,— замечает Хьяльти, и она становится раздраженной.
—Естественно, оппозиция это все критиковала. У этих людей только выборы на уме, они не отдают себе отчета в том, как мало у нас времени. Если летом не сбалансировать расстановку сил, нам конец. Все висит на волоске: производство продуктов питания, численность населения, технический прогресс, и часики тикают.
—Разумеется, честнее было бы прямо сказать людям, что вы пытаетесь предотвратить голод,— говорит он и допивает вино.
—Это и без того ясно, комментарии здесь излишни. Да и такое брюзжание не в моем стиле.
Она ставит пустой бокал на стойку, зовет официанта и просит его налить. Затем поворачивается кХьяльти:
—А может, больше не будем о работе?
Мы только работаем, думает Хьяльти, или нет? Почему она приглашает его на этот банкет, ведь он тайный консультант, теневой сотрудник министерства, да еще сидит практически вплотную к нему? Вопреки обыкновению она уступчива и любезна, не перебивает его, язвительно не поправляет.
Другие сотрудники правительственной канцелярии, похоже, изо всех сил стараются им не мешать. Элин поприветствовала всех рукопожатием и смотрит им в глаза, они наелись до отвала: омары, говяжий стейк, шоколадный торт, угощение из другого мира, другого времени; они мертвой хваткой вцепились в бокалы с шампанским, это их волшебный сундучок, машина времени, противоядие от кошмара трех последних месяцев.
Они сЭлин стоят у барной стойки, выпивают и наблюдают, как повышается градус вечеринки. Музыка становится громче, танец бесшабашнее, двое мужчин ссорятся, и дело доходит до потасовки, несколько молодых юристов прыгают, танцуют как казаки, заместитель министра обнимает длинноногую секретаршу, а его жена ушла домой.
—У нас большой прессинг, и всем нужна отдушина,— говорит Элин, глядя ему в глаза и запустив руку под пиджак.
Позже ночью, когда она, приведя его в гостиничный номер, задирает платье и призывно смотрит на него, а он сидит как идиот в кресле и размышляет, оставила ли она нижнее белье дома или незаметно сняла раньше вечером, ему вдруг приходит в голову, что весь ход событий был спроектирован и их отношения начиная с января тоже часть сценария, что Элин лишила страну связи с миром только для того, чтобы его соблазнить.
Он слышит, как ему в затылок смеется Мария: Хьяльти, ты эгоцентричный и эгоистичный ребенок, и он знает, что выхода у него нет, он не может уйти. Он развязывает галстук и, опустившись на колени, кладет дрожащие руки ей на бедра, гладит живот, грудь, ищет одобрения в ее глазах и лишь затем, крепко держа ее за ягодицы, прислоняется лицом к ухоженному лобку, лижет солоноватую жидкость. Она держит его голову обеими руками и стонет, а когда он пытается встать, словно пьяный, поднимает его на ноги, толкает на кровать, стягивает с него брюки, забирается на него, садится сверху и овладевает им, словно он ей принадлежит, всегда принадлежал.
МАРИЯ
В комнате холодно, но ей все равно, наплевать на все, кроме музыки, которая без конца звучит у нее в голове; скрипки повторяют одну и ту же мелодию, тема как преломление света; виолы и виолончели подхватывают внизу, словно солнце светит сквозь весеннюю листву в лесу и отражается в зеркале ручья, и арфа поет свою песню в серой листве.
Она делает внушительный глоток джина из бутылки, алкоголь обжигает слизистые желудка и кишечника, но ей до лампочки, она жмет на кнопку пульта, и снова начинается дуэт, шесть минут света должны осветить темноту, а шесть глотков джина — смыть серую слизь. На диске царапина, он всегда заедает на двадцать шестой секунде второй минуты, она уверена, что именно тогда все и произошло, раздался треск, и погас свет, и друг накрыл ее своим телом, по какой-то необъяснимой милости не дав ей умереть. Раздается тихий стук, она едва слышит, но крепче заворачивается в простыню. В дверях стоит Маргрет, ничего не говорит, только смотрит на нее и осуждает изо всех своих слабых сил.
—Что ты хочешь? Разве не видишь, что я работаю?
—А что мы будем есть?— спрашивает Маргрет ровным голосом.
Мария не знает.
—Сколько времени?
—Уже девять, иЭлиас голодный.
—А ты не можешь сварить пасту?
—Ее нет, вчера закончилась.
—Не ной, милая.— Мария дрожа встает, получше затягивает простыню и по возможности не шатаясь идет на кухню, открывает холодильник и смотрит в пустоту.— Есть крекеры. И сардины. Вы сможете поужинать крекерами и сардинами. Полезно и вкусно.
—Мама, так не ужинают,— говорит Маргрет. Элиас стоит у нее за спиной и испуганно смотрит на мать.
Мария опускается на стул и разглядывает детей сквозь алкогольный туман: расплывчатые очертания Маргрет, Элиас с тремя глазами.
—И что я должна делать?— спрашивает она их.— Мой оркестр взорвали. И концертный зал. У меня нет денег и нет еды. Я безработный скрипач в самой последней стране мира, которой уже не нужна музыка.
—Ладно, мама, будем есть крекеры и сардины,— соглашается Маргрет, а затем обращается к брату:— Иди умойся перед ужином.
Когда тот уходит, она поворачивается кМарии, глаза горят: ты, безнадежная алкоголичка. Мария не знает, то ли дочь действительно это произносит, то ли она сама читает ее мысли, но вскакивает со стула и дает дочери пощечину.
—Ты научишься проявлять к матери должное уважение,— шипит она и, пошатываясь, идет в свою комнату.
В холод, свет и опьянение.
ЛЕЙВ
Изо рта ребенка на белоснежное одеяло льется кровь, парализованный страхом отец смотрит на кровавую лужицу.
—Она умирает?
Лейв тянется за простынкой и вытирает новорожденной девочке лицо.
