—Эта женщина живет здесь пятнадцать лет и уже давно получила исландское гражданство. И ее дети, разумеется, тоже. У меня есть распоряжение, что ее нужно отпустить.— Он протягивает охраннику письмо из Министерства.
—Собирай свои вещи,— командует Андрес Марии, и она начинает спешно запихивать свои пожитки в спортивную сумку, Хьяльти пытается ей помочь.
—А где Маргрет?
—Она сбежала, живет где-то в городе со своей компанией. Мы здесь вдвоем сЭлиасом. Мне нужно ее найти.
Хьяльти берет сумку Марии, она улыбается ему с благодарностью и облегчением, держа Элиаса за руку.
—Мальчик останется здесь,— говорит Андрес.
Хьяльти смотрит на него.
—Что ты имеешь в виду?
—Женщина может идти, у тебя есть на это бумага. А ребенок останется.
—Мы не оставим ребенка здесь, это ее сын. И он может пойти с нами. Это указано в письме.
—В письме значится, что у тебя есть разрешение забрать Марию Ану Пачеко и тех ее родственников, которых разрешено взять с собой, согласно параграфу двенадцатому директивы о передвижениях иностранцев в стране.
—Ну, и что не так?— Хьяльти чувствует, что у него холодеют пальцы.
—Он черный,— отвечает Андрес.
Хьяльти теряет дар речи. Затем выдавливает:
—Где в директиве написано, что необходимо изолировать людей другой расы? Он исландец!
—Его папа норвежец,— вмешивается Мария,— они уже много десятилетий живут вНорвегии.
—Заткнись, баба,— кричит охранник и толкает ее прикладом.— С тобой вообще никто не разговаривает.
Элиас плачет, тихо подвывая, уткнувшись лицом в бок матери, она в ужасе смотрит на Хьяльти, обхватив ладонями голову сына.
—Хьяльти, сделай что-нибудь,— просит она.— Ты должен что-то сделать.
—Я позвоню премьер-министру,— говорит он Андресу хриплым голосом.— Ты так просто не отделаешься.
—Звони, жалуйся мамочке. Думаешь, она не знает, что подписывает? Действительно, дала тебе разрешение вывести отсюда целый хвост негров? Спроси ее.
Хьяльти выбирает номер дрожащими руками, пробует прямой рабочий номер, домашний; наконец дозванивается до секретаря; нет, к сожалению, ее сейчас нет. Он оставляет сообщение, просит перезвонить, это сигнал бедствия, голос у него дрожит, и он с трудом подбирает слова.
Андрес стоит у него над душой, скрестив руки, Оскар смотрит на часы.
—Нам нужно идти. Либо ты забираешь бабу, либо нет.
Мария обнимает сына, вцепившись в него мертвой хваткой.
—Я шагу не сделаю без него, и не мечтай.— Она выдвинула подбородок, глаза искрятся гневом.— Забирай свое письмо, Хьяльти, и ступай прочь.
—Мария, мне очень жаль. Я это улажу. Вернусь и заберу вас.
—Думаешь, она не знает, что делает,— шипит Мария.— Думаешь, это не она установила эти правила, твоя любимая белая королева. И ты на нее работаешь. Позволяешь ей творить такое. Это ты обрек нас всех на этот ад. Прочь отсюда, и больше не показывайся.
Он не может ничего сказать. Должен поговорить сЭлин, уладить недоразумение и вернуться за Марией. Следуя за верзилами к выходу, он оборачивается и видит, что мать и сын стоят крепко обнявшись.
Когда они уже подходят к калитке, Мария сЭлиасом их догоняют. Они держатся за руки, Элиас вытирает слезы и сопли рукавом свитера, аМария вкладывает Хьяльти в руки скрипку и, задыхаясь, говорит:
—Найди ее, Хьяльти. Даже если ты не сможешь помочь нам, ты сможешь спасти ее. Спаси Маргрет!
Она пристально смотрит ему в глаза, он кивает. А затем уходит. Идет за гориллой в машину и всю дорогу сидит окаменев, положив скрипку на колени, ничего не понимая, не понимая, как эти вежливые, хорошо воспитанные люди, с которыми он общается, сидит на заседаниях, ест в столовой, как они могут стоять за всем этим ужасом, этим адом, безграничным насилием, голодом и грязью.
В город они едут молча, Оскар высаживает его на площади уМинистерства. Здесь все обыденно и буднично, несмотря на уличные беспорядки и сожженные урны, несмотря на пеньки, оставшиеся от срубленных деревьев, и вооруженных до зубов спасателей, охраняющих Министерство.
Босоногая Элин замерла в позе лотоса в своем кабинете и смотрит в окно, выходящее на море. Когда он входит, она сидит к нему спиной. Лодыжки все еще стройные, несмотря на беременность. Глядя на ее ухоженные пятки, он спрашивает:
—О чем вы думаете? Как можно допускать такое?
—Мы?— Она поднимается на ноги и тянет руки вверх.— А ты разве здесь не работаешь? Не сидел на заседаниях, когда принимались эти решения?
—Элин, это концлагерь. Люди умирают. Их бьют и морят голодом, вонь там невыносимая, все туалеты не работают.
—Брось,— говорит она язвительно.— Что-то тебе это в голову не приходило, когда мы обсуждали решение проблемы с иностранцами. Когда решили разместить туристов в аэропорту и ты организовывал рекламную кампанию о надежном убежище для иностранцев в лучшем аэропорту Европы.
—Я не знал, что там будет вооруженная охрана. Или что люди будут голодать.
—Сейчас все голодают, Хьяльти. Кроме нас с тобой, потому что Министерство заботится о своих. И хотя в стране нехватка продовольствия, мы обеспечиваем иностранцев едой, пусть и в небольшом количестве.
—Люди там умрут, Элин, уже есть больные.
—Этим людям повезло, что они здесь. В туристическом центре у них есть крыша над головой, они не окажутся на улице. Мы не в состоянии помочь всем сразу, приходится расставлять приоритеты. Ты же сначала заботишься о своей семье, а уже потом о чужих людях? И мы стараемся им помогать.
—Ты знала, что они не выпустят Элиаса? Знала, когда писала это письмо?
Она пожимает плечами, сидя на краю письменного стола, смеряя его взглядом своих голубых глаз.
—Правила есть правила. Нельзя сначала установить регламент передвижения иностранцев, а потом позволить негритятам бегать по улицам. Это по крайней мере странно.
—Элин, он гражданин Исландии. Он здесь родился.
—Перед нами стоит определенная задача.— Медленно, как непонятливому, объясняет ему Элин.— Мы должны сплотить нацию, сомкнуть наши ряды и привить людям чувство гордости за то, что нас объединяет. Мы не можем позволить себе слабость и дать бастардам разрушить нашу целостность. Я не расистка, училась за границей, у меня есть друзья разной расы и национальности. Это хорошие люди, но они нам чужие. Иностранная кровь разбавит исландскую, которую мы унаследовали от предков. Разве не для того исландские дети веками умирали от болезней, холода, голода и тяжелой жизни, чтобы потомки выживших стали крепче? Мы предаем их память, позволяя иностранцам смешиваться с нашей нацией.
Он слушает ее речь с открытым ртом, как идиот, и не отрываясь смотрит на красивую, талантливую Элин, цветущую, розовощекую, беременную, которой он доверял и за которой слепо следовал.
