Дверь распахнулась, и императрица сама вошла к своей подруге.
—Ну и чем ты так занята?— судя по голосу Мария Алексеевна пребывала в прекрасном расположении духа. Увидела открытый короб, его сложно было не заметить, подошла, с любопытством заглянула внутрь:
—А что это у тебя за баночки?
Елизавета поняла, что показать императрице кримы получилось даже лучше, чем она хотела:
—Маша, это называется кримы, и они созданы для женской красоты.
—Да?— немного ревниво переспросила императрица,— и как же?
—Да вот же посмотри.
И Елизавета стала показывать те, с которыми уже разобралась.
—Смотри, вот эти для увлажнения кожи,— взяла Елизавета в руки фарфоровые баночки с видами столицы, закрытые розовыми крышками,— а вот эти с зелёными, от морщин, а вот эти,— Лиза показала баночки с синими крышками,— от родовых пятен и веснушек.
Императрица смотрела на баночки жадными глазами:
—И откуда же эти волшебные кри… как ты говоришь?
—Кримы,— подсказала Елизавета, вздохнула и, очень аккуратно сказала,— они из Никольского уезда, делают на фабрике Лопатиных.
Мария Алексеевна, услышав неприятно знакомую фамилию, поджала губы и положила баночку, которую держала в руках обратно в шкатулку.
—Мари, ну что ты,— Елизавета постаралась вернуть то приятное настроение, в котором императрица пришла.
—Лиза, ты знаешь, я не хочу ничего слышать про эту женщину и про её семью,— императрица «похолодела» лицом.
Елизавета часто видела такое выражение, оно возникало тогда, когда императрица больше не желала о чём-либо разговаривать.
Да,— подумала Лиза,— будет непросто. А вслух сказала:
—Думаю отдать вот этот крим Надежде Столич, а то она уже устала замазывать свои веснушки, а себе оставлю вот эти розовенькие. Мыло раздам каждой по кусочку, может начнут пахнуть приятнее.
Елизавета сморщила нос, императрица не сдержалась и хихикнула, а потом обе женщины рассмеялись. Напряжение спало.
—Ну и отдай, а мы посмотрим, действительно ли эти кримы так чудесны, как написано.
Мария Алексеевна снова сделала серьёзное лицо и сказала:
—Ладно, собирайся и приходи на ужин, я пока пойду к детям.
С этими словами императрица вышла из комнаты, а Елизавета заметила, что одна баночка с голубой крышкой пропала.
Позвала слугу и приказала отнести в покои императрицы и положить на туалетный столик красиво написанные листы с инструкцией.
* * *
А в это же время баронесса Елена Михайловна Виленская входила в приют у церкви Св Елены. Ей было плохо, она чувствовала, что с потерей племянника она в скором времени потеряет и брата, тот тоже бросит её и снова уйдёт к этой ужасной женщине. А ведь он обещал, что разведётся, говорил, что император подписал развод. Куда делся тот доверчивый мальчик, которого она растила после смерти родителей? Почему он стал так жесток к своей сестре?
Прислал законника, тот такие вопросы задавал, как будто она умалишённая… Внезапно баронесса остановилась:
—А вдруг он действительно решил отправить её в дом скорби? О нет! Что же делать?
С этими мыслями баронесса зашла в церковь. Её узнали, и одна из монахинь пригласила её пройти к настоятельнице монастыря, при котором был расположен приют и церковь. Елена Михайловна любила с ней беседовать. После разговоров с этой женщиной разум всегда прояснялся и сразу становилось понятно, что надо делать, а чего не надо. Вот и сейчас она нуждалась в наставлении.
Разговор с настоятельницей начался как обычно, сначала та ласково поинтересовалась, что сегодня тревожит баронессу, речь её была плавной, доброй, спокойной. Но постепенно монахиня стала повышать голос, в нём появились властные интонации, речь стала отрывистой, рваные фразы звучали всё жёстче и жёстче, пока наконец монахиня не нависла над побледневшей женщиной и спросила низким вибрирующим голосом: — Чего у бога просишь?
Баронесса растерялась и слова застряли у неё в горле, а настоятельница ещё громче спросила, почти прорычала: — Чего у бога просишь?
И вдруг изо рта у Елены Михайловны, к её полному ужасу, вылетело: — Хочу, чтобы брат вернулся и жил со мной в доме, уважал меня… и племянник с нами.
Но настоятельница, всё так же нависая над несчастной баронессой, прошипела:
—Так не получится, выбирай!
И Елена выплюнула из себя: — брат…
И разрыдалась, закрыв лицо руками. А настоятельница стала гладить её по голове и снова говорить с ней ласковым тоном:
—Ну всё-всё, вот всё и решилось, теперь всё наладится, сейчас пойдёшь домой и жди. К тебе придут и всё скажут.
Проплакавшись, баронесса действительно почувствовала облегчение. Решение принято и почему она раньше этого не поняла, что ей не нужен никакой племянник, шлюхино отродье, не будет его и Серёжа снова будет уважать сестру, она же одна у него родная.
И «просветлённая» баронесса Виленская поехала домой.
Несчастная женщина с неустойчивой психикой, она не понимала, что ею умело манипулируют, применяя техники, которые, пожалуй, только Ирина смогла бы назвать, потому как все эти «качели», которые баронессе устроила настоятельница, это часть «программы», которую спустя двести лет назовут нейролингвистическое программирование (НЛП).
После отъезда баронессы настоятельница отправила записку в дом в Столешниковом переулке.
Чарльз Уитворт, прочитав послание, сжёг его и посмотрев на человека, сидящего напротив сказал:
—Игра началась.
Глава 29
Москов. Дом князя Обухова на Ильинке
—Николя, зачем ты так, я люблю его,— княжна Софья Обухова, несмотря на всю свою внешнюю эфемерность, обладала на редкость твёрдым характером. И уже если она что-то себе вбила в голову, то переубедить её было невозможно.
В Софье сочетался юношеский максимализм, когда есть только белое или чёрное, правые или не правые, и немного здорового эгоизма. После смерти родителей они с братом остались вдвоём, и брат, который к тому времени уже был совершеннолетним, взял на себя заботу о малышке-сестре. Конечно, Софья получала всё, что хотела, потому как Николай Обухов просто не мог ей отказать. Стоило маленькой Соне скукситься или распахнуть глаза, наполненные слезами, как она тотчас же получала всё. И умненькая девочка быстро научилась манипулировать братом.
Вот и сейчас брат убеждал Софью отказаться от помолвки с Кириллом Балашовым. Он не мог ей всё рассказать, всё же Софья совсем юная и многие вещи он просто не мог даже произнести в её присутствии. Но, видя, что просто слова не действуют, он рассказал сестре про нелицеприятную историю с Ирэн Виленской и её ребёнком. Говорить о таком сестре, которая для Николая Обухова всё также оставалась маленькой девочкой, было неловко, князь заикался, бледнел, но переживания о будущем сестры брали вверх над этой неловкостью, и Николай всё-таки рассказал, что ребёнок Ирэн Виленской вполне может быть ребёнком от графа Балашова. Конечно, это не подтвердилось, но никто точно не знает.
