Камера повернулась от ведущего документального фильма к улыбчивому рыжеватому парню лет двадцати. Он поприветствовал зрителей и начал рассказывать заранее вызубренный текст:
–Реконструкция замка, именуемого в народе «прыжок О’Браннона», растянулась на несколько лет из-за скудного финансирования и…
Звук в телевизоре внезапно выключился, и Бенджамин Флаэрти продолжил безмолвно открывать рот. Липа обернулась. Мама держала в руках пульт и укоризненно качала головой.
–Олимпиада, хватит прятаться за придуманными делами, нам надо поговорить!– произнесла она непререкаемым тоном.
–Ничего я не придумываю!– огрызнулась Липа, чувствуя, как нарастает раздражение.– У меня скоро защита проекта! Я проникаюсь старинной архитектурой. Это важно…
–Нет, Липушка.– Мама присела рядом на диван и взяла ее ладонь в свои руки.– Важно совсем не это. Не работа, не проекты. Уверена, Степан Петрович по достоинству оценит твои старания…
Липа не сдержала скептической усмешки:
–Мам, он ценит того, у кого лучше язык подвешен. И это не я, а Руслан. В его работах нет ни стиля, ни оригинальности, но он может заболтать кого угодно. А я так не умею, поэтому надо брать другими качествами.
–Лип, а по-моему, ты как раз сейчас этим и занимаешься. Забалтываешь меня.
«Так и есть».
–Вовсе нет!– вслух воскликнула Липа.– Я совсем не…
–Хватит!– Мама крепко стиснула ее ладонь, не давая возможности убежать и запереться в комнате.– Ты не права. И ты знаешь, что не права. Я верю, что глубоко внутри ты чувствуешь это.
Липа отвернулась и, глядя в окно, за которым набрякли тяжелые грозовые тучи, пробурчала:
–Вот только не начинай очередную проповедь про грехи мои тяжкие, а?
Погода стремительно портилась, будто отражая скопившееся в квартире напряжение. Но Липа упорно не хотела даже самой себе признаваться, почему каждый вечер после работы возвращается именно сюда, к маме, в свою детскую комнату. Почему до сих пор не переступила порог собственной однокомнатной квартиры, честно доставшейся от бабушки.
В четверг она пыталась. Поднялась на восьмой этаж, поднесла ключ к замочной скважине и… простояла так неизвестно сколько времени. Пока с грохотом не разъехались двери старого лифта, выпуская на площадку соседа дядю Костю с козлиной бородкой, с которым дружила бабушка. Тогда Липа, даже не поздоровавшись, стремглав бросилась вниз по лестнице, размазывая по щекам слезы.
–Лип, ну сколько можно уже?– Мама устало вздохнула.– Вы полгода не разговариваете. Если б мне кто сказал пару лет назад, что мои собственные дети…
Она горько покачала головой.
–Давай, начинай давить на жалость,– едко бросила Липа.– Расскажи, как бедной Анюте тяжело жить на съемной квартире с этим своим…
Она запнулась, не желая вслух произносить ненавистное имя.
–Да, я считаю, что ты неправа! Ребятам и правда сейчас было бы нелишним на арендной плате сэкономить. Им непросто приходится. Игорю скоро кандидатский максимум сдавать, он…
–А почему это нужно делать за мой счет?– взорвалась Липа.– Пусть ваш ненаглядный Игорек на работу устраивается, а не в аспирантуре задницу просиживает!
–Липушка, ты ведь старшая, в конце концов, должна быть умнее! Сколько можно тащить за собой вагон прошлых обид.
–Да пойми ты, мам, дело не в обидах. А в том, что Аня всё в отношения играет и не наиграется. Сегодня у нее Игорь, завтра какой-нибудь Андрюша. Петя. Вася. Тигран. Открой ты уже глаза наконец! Дело и не в квартире даже.
–Ну да, не в ней, конечно.
Мама встала и отошла к окну. Поняла, что и сегодня не достучится до дочери.
Ее поникшие плечи и тяжкие, полные разочарования вздохи болезненно царапали душу.
«Вот встать бы, подойти, обнять, сказать, что все понимаю, что мне тоже тяжело…»
Но нет.
Липа впилась ногтями в подлокотник дивана.
«Все зашло слишком далеко, и теперь – переступить через себя, сдаться? Ради этого белобрысого козла?– Она стиснула зубы.– И почему я вообще должна про все это думать? Почему мама постоянно взывает к моей совести? Разве это я виновата?!»
В уголках глаз неприятно защипало, и Липа, поддавшись нарастающей злости, выпалила:
–Эту квартиру бабушка мне завещала. Мне, слышишь? И я найду ей применение получше, чем всяких Игорьков содержать.
–До сих пор что-то не нашла. Как собака на сене, мечешься. Я тебя, конечно, не гоню…– произнесла мама, все так же глядя в окно. Ее голос стал чуть сиплым, словно ком в горле мешал говорить. И тем не менее она продолжила:– Но иной раз нет-нет, да и проскользнет мысль. Раз уж ты такая вся взрослая и самостоятельная, да со своей жилплощадью…
Мама чуть повернулась, обжигая взглядом через плечо, и Липа дернулась, словно ей отвесили пощечину.
–Вот, значит, как. Ну, что ж…
Она встала, подошла к телевизору, по экрану которого все еще плыли сочные ирландские пейзажи, и, вспомнив что пульт у мамы, грубо дернула вилку из розетки.– Я тебя услышала.
Тихо прикрыв за собой дверь собственной спальни, Липа села на кровать и бездумно уставилась на шкаф. Через какое-то время встала и достала из большого отделения спортивную сумку. Бросила ее на пол, пнула ногой и снова неподвижно замерла на кровати. Затем, наконец, она потянулась за телефоном.
–Ники, привет, это я… Не занят? Да, я понимаю… Я только хотела сказать, что решила и согласна!
–Слезь с меня,– прохрипел в ответ другой мужской голос, явно не принадлежащий Николаю, и под Липой шевельнулось что-то теплое и мягкое, приводя ее в чувство.
Она открыла глаза, пытаясь прийти в себя после не вовремя всплывшего в голове воспоминания.
–Что случилось?– Ее голос прозвучал хрипло.– Кажется, я ненадолго отключилась…
Антон подтолкнул ее, лежащую поперек его груди. Липа неловко перекатилась на пол. Маленькая комнатушка размерами напоминала гардеробную, но стены из поросшего мхом камня тянулись метра на три вверх, словно труба.
«Как в огромном колодце».
Разбавляли темноту тусклые точечные светильники, встроенные в кладку. Один из них мягко подсвечивал приколоченный к стене скелет, который будто сторожил низкую стрельчатую дверцу.
Липа поморщилась, а рядом застонала Ирина:
–Что это было? Они что, смерти нашей хотят?! Боже, моя голова-а-а…
Липа приподнялась на локтях и потрогала затылок. Крови не было, но болело ощутимо. Руки спружинили обо что-то вроде поролонового спортивного мата, обтянутого кожей, на котором они втроем и лежали.
–А если бы ноги переломали?– продолжала возмущаться Ира.– Или шею свернули?
