Я остановился, тронул одно. Камень. Лес был каменный. Когда-то, видно, затопила его соленая вода да стояла так долго, что он не сгнил, а в камень превратился. Может, сотню лет, может, сто сотен.
Потянул ветер, запахло морем, солью, холодной и хмурой большой водой. Меня всегда от этого запаха по-хорошему в дрожь бросало.
Скоро настоящие, живые деревья измельчали совсем и остались позади, вокруг высились только каменные стволы, настолько, видно, древние, что ветви на них покрошились, остались, считай, одни столбы. Потом послышался грохот, тугой, мерный грохот прибоя в скалы. Ветер усилился, и я понял, что почти дошел.
Я вышел на край и забыл дышать. Холодное, серо-зеленое под пасмурным небом, все в бесконечном узоре волн, море простиралось до горизонта, в дымке парили, словно подвешенные над водой, далекие темные острова, ветер гонял белую-белую пену клочьями.
До воды было не так уж и много, сажени четыре, не больше. Каменный лес выходил прямо к обрыву, а кое-где спускался по склону в море.
Промахнулся я, вышел в стороне от устья.
Я решил забраться повыше, огляделся и присмотрел вдали совсем уж высоченный каменный дуб. Или не дуб.
А когда подошел, увидел, что дерево пустое и в нутро ствола ведет проход.
Дубовая, уже из настоящего дерева, обитая железом дверь была распахнута. Я заглянул.
Внутри эта дубовая башня оказалась невелика, сажени две поперек. В полу была еще дверь, тоже дубовая, на петлях, створка откинута, семь железных засовов на полу лежат, дюжина замков разбитых, еще два – на лестнице. Кто-то сильно потрудился. Из подвала тянуло холодом, словно вровень с полом стояла ледяная темная вода.
Я хотел было уходить, как что-то звякнуло в яме и шевельнулось.
Я попятился. С меня на сегодня хватило и тварей, и приключений.
–Добрый человек… Не уходи…– раздался голос из непроглядной черноты. Скрипучий, как железная петля, правда, с погромыхивающе низким отголоском. Была в этом голосе сталь, старая, ослабшая, но сталь.
–Не бойся, воин, я на цепях вишу, тридцать лет уже ни жить, ни сдохнуть, только пить очень хочется. Избавь от пытки, мил человек, принеси ведро напиться да ступай куда шел.
Бессмертный, подумал я. Мать моя, Бессмертный. Я, заплутав, вышел к месту, где Марья держала в плену Бессмертного.
Ну, раз он на цепях, подумал я, то взгляну одним глазком. Такое не каждый день увидишь. Тем более, подумал я, тем более…
Он ведь владел несметными богатствами. И, если не выдал их, конечно, пленившей его Марье, за ведро воды я мог попросить Бессмертного о малой услуге. Небольшой такой.
Сказать мне, где какая-нибудь часть запрятана.
Я спустился в подвал, но после дневного света ничего разглядеть не мог.
Споткнулся обо что-то, перепугался, нащупал рукой – ведро.
–Тут за камнем родник бьет,– сказал голос в темнотище.– Будь добр, принеси напиться. Иссох я уже за тридцать лет, а Марья раз в год только сжаливается и пить приносит. А мне ма-а-ало.
Я разглядел его очертания. И содрогнулся. Огромный, саженного роста, в полных железных доспехах, настолько покрытый пылью, что сам он выглядел камнем, резьбой по скале.
Он и вправду висел на цепях. Две поддерживали под плечи, по две – локти и запястья, две охватывали пояс, и снова же по две – колени и лодыжки. По пыли и патине, увидел я, полосками тянутся дорожки ржавчины.
Под пыльным капюшоном и я так и не смог рассмотреть его лицо. Кожа булатно отблескивала, обтягивая скулы. Глубокие глаза чуть отсвечивали во тьме. Пахло в пещере не то медью, не то железом.
–Дай напиться, добрый молодец,– попросил он еще раз.
–Я бы и дал, да мне-то что за это будет?
Он понял и вздохнул.
–Могу сказать, где злато лежит, а коль два ведра принесешь – с ног до головы одарю. Мне оно незачем, за тридцать лет не помогло, ни одна монетка не прикатилась мне солнцем блеснуть. Что злато, что пыль, что грязь, добрый молодец.
–Откуда мне знать, что ты не врешь.
–Чем же я тебе поклянусь, коли я Бессмертный? Напои, молодец, не обману. С тебя ж не убудет.
Я подумал. И согласился.
Я принес ему ведро и держал его на весу, пока Бессмертный жадно пил. Это заняло у него несколько мгновений.
И да, я принес ему второе. И третье. Запоминая те пути и тропы, которые он мне поведал. Я знал, что не стоит приносить ему много воды,– он мог набрать силы и попробовать сорвать цепи, но пока он оставался сух, ровно скелет, болтался внутри доспеха, и я слышал, как стучат его кости.
В пещере его оказалось пусто – когда глаза привыкли, я увидел лишь гору тряпок в углу и несколько глиняных черепков на каменном заросшем грязью полу.
И я таскал воду, в которой отражалось пасмурное холодное небо, забыв про Засеку и про ларец. Всего четыре ведра.
–Довольно,– сказал я.– Оставайся теперь, жди Марью, когда она тебе еще ведро поднесет, а я пошел.
–Ну еще ведерко!– взмолился гигант.
–Нет уж. Довольно я сегодня со всякой нечистью дела имел, с меня достаточно. Помог, как договаривались.
–Не уходи! А хочешь, я за последнее ведро расскажу тебе, где моя смерть лежит? Никто не знает, а ты знать будешь. Хочешь – продашь секрет кому пожелаешь, хочешь – сам меня убьешь, мне жизнь такая, сам видишь, не мила, а Марья меня вовек не отпустит.
Вот это штука, подумал я. Богатыри искали, колдуны искали, Марья искала, а никто не нашел. А вдруг и вправду скажет?..
–Одно, последнее,– сказал я, проклиная себя. Я сам пил ледяную сладкую воду из утекавшего в море родника, сгорая от голода, и пытался понять: как оно, тридцать лет не иметь ни капли, ни крошки во рту, ни возможности умереть?
Я принес пятое ведро. Снаружи собирался дождь. Видно, настигло меня последнее проклятие болотницы, подумал я, усмехнувшись.
Пятое Бессмертный пил медленно. Допил, усмехнулся, хитро блеснул глаз, словно серебром выстланный изнутри. Он уже не казался каменным, вырезанным прямо в стене, ушла бледность, уступила какому-то булатному, едва ли не узорчатому проблеску по коже, и словно бы осыпалась многолетняя пыль.
Теперь он выглядел живее.
А мне вдруг стало как-то совсем тесно в этом широком подвале, будто стены навалились, так что места мало сделалось, а вот свет за спиной померк и отдалился.
Я взглянул на узника пристальнее. А ну как дернется сейчас, подумал я вдруг, успею я выскочить?..
Ладони взмокли. Я вдруг сообразил, что за запах такой. Не медь, не железо – кровь. Тут кровь проливали. Я глянул на грязные тряпки и сделал еще шаг назад.
–Что задумался, воин, или нынешние молодцы каждой тени боятся?– спросил пленник, немного покачивая цепями. Так, чуть-чуть. Я разглядел, что к каждой цепи подвешен колокольчик.– Тень-то у меня велика да тяжела, да огня нет – оттенить нечем.
