–Вот она, оказывается, где. А я уж думал, навеки пропала,– сказал главный, доставая из-за пазухи такую же, только более засаленную.– Ну, спасибо, что привел. Я и есть Зоав, если что.
–Пел, Ёнси, бегите!– заорал я и выхватил самострел.
Зоав отшвырнул меня в сторону, и второй коротким движением ударил мне своей пилой по руке. Хлынула кровь, самострел полетел в листву, и в тот же момент я, словно шилом, ткнул его в бок – левой, ножом. Он оттолкнул меня так, что я едва не упал.
Ёнси вскинул наконец самострел, и Зоав походя полоснул его ножом по горлу.
За спиной я почувствовал испуг, испуг Лоды, но что-то было неправильно. Судя по ощущениям, Лода быстро удалялся влево-вверх.
Высоко вверх.
Я обернулся. Он был на месте, с клинком в руке, а перепуганный грач его набирал высоту.
Того, кто назывался Лодой, я не чувствовал. Грач улетал, унося с собой отметину той самой человеческой эмоции, которая захватила и меня.
Ужас.
Ставра отбросила плащ, тускло блеснул темный, закопченный металл. Стальное тело, едва ли женских форм, защищенные шарниры суставов, проклепанные швы. Вероятно, его и можно было бы принять за доспехи, если бы не голова.
Вместо нее была клетка из прутьев, покрытых шипами, с заметавшейся сонной сорокой внутри. К прутьям были грубо привязаны две толстые каштановые косы, неровно срезанные с кого-то.
Я видел убегающую Пел, чувствовал цепенеющую испуганную злость тяжело раненного Ёнси, страх проснувшейся птицы в голове Ставры. Из людей тут оставался только я. Такой вот дурной фокус – только что ты был в толпе, и вот в одиночестве, хотя почти никто никуда и не уходил.
Холод пронзил меня, мороз сковал, словно зима была уже здесь. Вот почему, понял я, так потянуло холодом от вечерней улыбки Лоды. Вот почему они ходили в плащах сектантов.
Вот где видел я тот узор – давно, давно, на той вечеринке, в свете желтых фонариков Эттдоттир танцевала с высоким парнем, и ее каштановые волосы перехватывала на лбу синяя лента с ромбами.
Наверное, косы ее были повязаны такими же, когда она встретила неживых, а те вынули из нее душу и посадили в сороку.
Чтобы я подумал, что там, под плащом,– человек.
Я слышал про такую магию, но сейчас не мог вспомнить слово, навязчиво крутившееся в голове. Не «некро», нет, но похоже, так похоже и так же страшно.
Я закричал. Я кричал, потому что сам привел нежить в Лохматый лес. Сам вел ее к живым. Я. Сам.
Дальше все было быстро.
Рука Ставры со щелчком разложилась, удлинившись в полтора раза и обретя лезвие; сердцеед с пилой выронил свой то ли хирургический, то ли столовый инструмент и упал бездыханным, с пробитой грудью,– Ставра защищала меня. К моему ужасу, я был ей нужен.
Зоав подхватил из мха камень и могучим броском опрокинул неживую навзничь.
Лода схватился с третьим сердцеедом, выдернув из-под плаща кузнечную заготовку меча.
Я бросился мимо Ставры к оружию, пятная листья кровью; подхватил два самострела и нажал на спуск. Одна стрела вошла в грудь Лоды, вторая в висок. Неглубоко, но я понял, что он не железный.
Лода выбил топор из рук сердцееда первыми двумя ударами, но тот перехватил руку нежити своей лапой и сжал. Что-то загудело в воздухе, до визга, вся фигура Лоды завибрировала крупной дрожью. Ставра вскочила абсолютно нечеловеческим движением. Сорока в ее голове валялась оглушенная, и неживая ощущалась мной как пустое место. Теперь было понятно, почему эмоции у моих ведомых были такими нарочитыми и чуть запоздалыми: они лишь внушали дремлющей в теле птицы человеческой душе нужные сны. Только испуг смог нарушить положение дел.
Лода рванул руку и располосовал сердцееду пальцы. Подскочивший Зоав ударил Лоду ножом в бок – нож соскользнул,– а потом в лицо. Второй навалился на Лоду и подмял его по себя, сомкнув зубы на запястье, а окровавленной левой комкая плащ.
Я тем временем приладил еще одну стрелу и взвел самострел. Куда стрелять, я не представлял.
С тонким визгом красная игла пробила воздух, поле зрения перечеркнуло вспышкой, потом еще одной. Словно призрачное раскаленное лезвие, боевая магия полоснула сердцееда поперек спины, и он рухнул набок.
Лода выпрямился. Зоав изо всех сил ударил его в лицо подхваченной корягой. Ставра подняла руку, но я прыгнул между ней и Зоавом, спуская стрелу. Я метил в сочленение поясницы, но промазал. Она бросилась ко мне, чтобы отшвырнуть в сторону, и я ударил ее ножом, но без толку – она легко отбросила меня в листья.
Капюшон слетел с головы Лоды, его костяной головы, где верхняя часть человеческого черепа, скрепленная металлическими пластинами, соединялась деревянными и железными крепежами с какими то фарфоровыми амулетами, фигурами из медных нитей и прочей жуткой магической начинкой. Череп был разбит, под ним гуляли искры. Рука, раздавленная сердцеедом, разжалась, дергаясь; хаотично плясали железные суставы, деревянные фаланги с ложбинами для медных полос.
Ставра выбросила руку вперед, изящно, как в учебнике по фехтованию. С красной вспышкой лапищу Зоава срезало на самой вершине размаха.
Фонтаны лиловой крови зацепили разбитую голову Лоды, и голова эта внезапно взорвалась искрами, аж молнии проскочили. Запахло гарью и горячим железом, и неживой рухнул. Деревянные его части стремительно обугливались, потом нехотя задымился плащ.
Ставра хладнокровно шагнула навстречу Зоаву, тот с ревом атаковал ее длинным выпадом ножа, и ее клинок обрубил его вторую руку без всякой магии. Я не успел поразиться ее силе, когда она перебила сердцееду шею, и он упал.
Ставра подняла плащ. Набросила на свое тело, забрызганное чужой кровью, которая быстро темнела на морозе, источая запах свежесрубленной бузины.
Неживая подошла и подняла меня за волосы.
–Пошли дальше, эмпат,– сказала она. Я не знал такого ругательства. Наверное, что-то вроде психопата.
–Ты сдурела?!– спросил я.– Чтоб я нежить к живым вел? Ты что, смеешься?
–Нет. Я даже не издеваюсь. Сейчас начну, если не пойдем.
–А иди-ка ты льда поешь!
…Когда я пришел в себя, один мой глаз ничего не видел, заплыл. Кровь текла по лицу, по шее, впитывалась в рубаху. Я сидел спиной к стволу, почти как вчера вечером. Остальные обстоятельства от вчерашнего вечера разительно отличались, как будто после него прошел уже месяц.
–Итак…– сказала Ставра, и я понял, что ее меч упирается мне в тыльную сторону правой ладони.– Идем?
–Не-а,– ответил я и стиснул зубы до темноты в глазах, потому что она навалилась на меч всем своим железным весом и пробила мне руку. Я не заорал только потому, что у меня свело челюсти. Зато замычал я так, что чуть не захлебнулся слюной.
–Я сейчас поверну клинок,– предупредила неживая, и я лихорадочно затряс головой, не очень понимая, что мне надо выражать: согласие или протест.
