— Это же невозможно, — высказалась Шелли, успевшая прийти в себя раньше.
— И это опасно, — добавила Нейна. — Метка никуда не делась, а значит, любое превышение уровня продолжит рвать энергетические каналы. И как тебе вообще удалось снять ограничители?
— Думаю, что уничтожил их, когда выгорел. — Тейлор ответил Шелли и успокаивающе погладил Нейну по спине. — Я знаю, где безопасная граница, и не буду её пересекать.
Звучало, конечно, хорошо, но Нейна сомневалась, что всё будет так уж гладко. Будет ли Тейлор в опасной ситуации думать об ограничении? Она сомневалась. С другой стороны, в случае новой проблемы он сможет действовать в полную силу и мыслить здраво, не отвлекаясь на болевой импульс, как при нападении нечисти. Его ведь тогда никакие ограничители не спасли и не остановили. От роя сомнений и панических мыслей разболелась голова.
— Я не скажу мэтрессе, — выдохнула, наконец, Нейна. — Но я очень боюсь за тебя.
— Ты умница. — Тейлор благодарно улыбнулся. — Когда всё закончится, я сам расскажу.
— Так и знай, Эддерли, если ты умрёшь, я вызову демона, превращу тебя в призрака и заставлю страдать долгие-долгие годы! У меня даже инструкция есть!
Тейлор рассмеялся, а Шелли непонимающе посмотрела на веселящегося брата.
— Ну, нет, я планирую выжить и ещё долго действовать тебе на нервы.
Он поймал её взгляд, и Нейна уже не смогла отвести глаз. Водоворот из искр затягивал куда-то на глубину. Наверное, этим и объяснялось то, что свет словно померк, и опять стало трудно дышать. Ведь дышать на глубине невозможно. И ещё невозможно было сопротивляться притяжению и жажде прикосновений, которые повлекли вперёд и вверх и не отступали, пока пальцы не зарылись в волосы Тейлора, а его руки не легли ей на талию. А когда их губы соприкоснулись, внутри вспыхнуло и взорвалось огромное солнце, затмив собой все проблемы предыдущих и будущих дней.
Как ушла Шелли, они не слышали.
Глава 22
Шелли Эридан
Шелли вышла из тренировочного зала и всхлипнула. Нет, она была рада за брата и за подругу, но внутри всё равно кололи обида, боль и отчаяние. И одиночество. Прохладный воздух коридора вызывал мурашки и соответствовал внутреннему состоянию — в душе царили безнадёжность и холод.
В комнату идти не хотелось. Шелли точно знала — как только переступит порог и закроет дверь, её унесёт вихрь воспоминаний. Болезненных и ломающих. В присутствии других людей удавалось задвинуть переживания на второй план, даже совсем забыть. Лишь изредка те прорывались наружу рваными всхлипами и набежавшими на глаза слезами. Сейчас она не хотела оставаться одна, но и пойти было не к кому. Брат и Нейна были заняты друг другом. Сходить, как раньше, к Селине было невозможно. Многочисленные друзья, появившиеся с начала учёбы, из-за печати отвержения могли в лучшем случае отпустить пару колкостей, а то и сделать что похуже. И всё же Шелли предпочла бы это, а не горькое одиночество и клетку собственных мыслей.
Ни о чём не думая, она направилась вперёд по коридору, поднялась по лестнице на первый этаж, прошла его до конца, свернула в боковой проход. Снова лестница, коридор, поворот, лестница. Бродила без цели по пустым этажам учебного и административного корпуса, стояла у окон, вглядываясь в хмурую дождливую дымку, пока на улице окончательно не стемнело, и самой себе казалась призраком в бесконечной череде пустых дней. Отрезанная от других людей, без возможности поделиться тем, что терзало и мучило, и без всякой надежды на лучшее. Холод и одиночество — всё, что досталось ей в спутники.
Шелли не помнила точно, куда шла и как оказалась в башне. Да и какая это была башня, тоже не знала. Но двери без табличек казались смутно знакомыми, и она остановилась оглядываясь. Отсюда не было подъёма на крышу, куда хоть раз вылезал каждый адепт, но это место Шелли точно уже посещала. Когда же?
Ответ пришёл быстро. Одна из дверей скрипнула и приоткрылась, являя свою хозяйку.
— Заходи, дитя. — Свет за спиной матушки Софи создавал яркий контур, от чего казалось, что она сияет. Шелли вспомнила, насколько легче дышалось и думалось в покоях монахини, и неожиданно для себя кивнула, принимая приглашение. Любой собеседник сейчас воспринимался как подарок судьбы.
В комнате с прошлого раза ничего не изменилось. Разве что исходила паром чашка на столе, а рядом с ней стоял заварочник.
— Налить тебя чаю? — спросила монахиня, и Шелли благодарно улыбнулась. — Садись, сейчас принесу.
Церковница удалилась в другую комнату, а Шелли села в кресло у камина. Здесь, и правда, дышалось гораздо легче. От огня шло тепло, и внутренний холод начал понемногу уходить. На сердце словно разжались тиски, и почти ушла тоска и безнадёжность.
— Держи, дитя. — Матушка Софи передала чашку. Горячие бока тонкого фарфора обжигали ладони. Жар так контрастировал со стужей, в которой Шелли чуть не потерялась, что хотелось впустить его в себя как можно глубже. Она лишь обхватила чашку крепче, поднесла ко рту и осторожно подула.
— Спасибо. — Желание говорить пропало. Да и что рассказывать? К счастью, монахиня ни о чём не спрашивала, уловив настроение гостьи. Села в другое кресло, наблюдала за пляшущими языками пламени и думала о своём.
Несмотря на царившее спокойствие, через десяток минут Шелли почувствовала неловкость. Ей всё казалось, что церковница ждёт объяснений, хотя та ни взглядом, ни движением, ни жестом не выражала такого намерения. Но вбитые с детства правила поведения кричали, что хороший хозяин и хороший гость должны завязать как минимум разговор о погоде, не оставаясь в неловкой тишине.
Шелли поёрзала. Допила чай. Встала, чтобы поставить на стол опустевшую чашку, и обратилась к монахине.
— Спасибо, матушка Софи. За чай. Я пойду, наверное. — Она сделала шаг в сторону двери, но её остановили.
— Ты можешь остаться. Все мы иногда чувствуем себя одиноко, и при этом не всегда хочется рассказывать, что на душе. Побыть с кем-то рядом и помолчать иногда более ценно, чем вынужденный разговор. — Тёплая улыбка матушки Софи прогнала последний холод из души Шелли. И неожиданно для себя, девушка произнесла то, о чём думала.
— Мне так грустно. Не знаю, что делать. — Она прикусила губу, чтобы не расплакаться. — Я… Хочу невозможного. — Высказать вслух, что на самом деле стояло за этими словами, у Шелли не хватило смелости. Но матушке Софи не нужны были объяснения.
— Тяжело столкнуться с непреодолимыми обстоятельствами. Неважно, реальными или существующими только в воображении. Это всегда больно. — Взгляд монахини светился пониманием и сочувствием. Она не требовала подробностей, какие точно захотел бы узнать Тейлор. Не пыталась встряхнуть и помочь, как сделала бы Нейна. Не говорила, что это всё глупости, как иногда поступали родители. Она позволяла просто быть собой — расстроенной, тоскующей, растерянной. Просто Шелли, которая опять влюбилась не в того.
