Ослабляю хватку, позволяя убрать ладонь, но Клематис улыбается по-взрослому печально и осторожно обводит контуры листьев, скользит по стеблю кончиками пальцев, едва касается так и не распустившихся мелких бутонов. Сила юного семени, воля молодого ростка пытается пробиться сквозь вековую броню моей коры.
—Столько боли… Почему ты еще жив?— едва уловимый шепот не слетает с губ. Это робкая мысль, зародившаяся в растрепанной девичьей голове.
—Не за кого умирать,— отвечаю вслух и начинаю исповедь. Остаточное графское зелье в крови развязывает язык безудержной откровенностью.
—Знак появился в одна тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Моя карьера художника была на пике, я был окрылен успехом и уверен, что весь мир у моих ног. Единственное, что омрачало — отсутствие той единственной, кто могла бы разделить любовь и все жизненные блага. Женским вниманием я обделен не был — к своим сыновьям Первородная более милостива. В отличии от Повилик, мы вольны и не ограничены в плотских наслаждениях, пока не встретим ту, кто пустит корни в нашем сердце и заставит душу прорасти узором на коже. После этого мы вместе до конца — в болезни и в здравии, покуда смерть не разлучит нас.
—Рейнар говорил,— теперь уже вслух произносит Клематис, и мне категорически не нравится, как имя графского отпрыска звучит из ее уст. Но садовники подождут, нельзя спугнуть внимание и зарождающееся доверие между нами. Девичьи пальцы все еще изучают стебель гиностеммы, и от этих прикосновений по телу разливается тепло.
—Она интересовалась старинными манускриптами, а у леди, организовавшей салон, была отличная библиотека. Там, у высоких стеллажей, с книгой в руках в свете закатного солнца я впервые увидел Викторию. Весь вечер не отходил от нее ни на шаг — блистал остроумием и интеллектом, пригласил на танец и набросал первый из тысяч портретов. Но моя избранница оставалась вежливо холодна и притягательно недоступна. Привыкший получать все, я предпринял попытку настойчивого штурма и в темноте алькова почти сорвал заветный поцелуй. Виктория выдала странную тираду о невозможности моих чувств и притязаний. Тогда я решил — дело в ее муже. Но это не выглядело серьезной проблемой — мои предки влюблялись в замужних дам и многократно выигрывали битвы с алтарными клятвами, браками по расчёту и прочими социальными недоразумениями. Непоколебимая верность миссис Ларус поначалу меня заводила, воспринималась как вызов, испытание на прочность чувств. Спустя годы могу сказать — чувства выстояли, но крепость так и не пала. Я преследовал Тори на балах, в салонах и библиотеках. Переехал следом за ней в Париж, завтракал в той же пекарне, гулял по тем же аллеям. В конце концов стал ее мужу если не другом, то хорошим приятелем. А потом у них родилась дочь, и я признал поражение…
Воспоминания уносят меня на вокзал Сен-Лазар в дождливый ноябрь, когда промозглый ветер был единственным провожающим в дальний путь. Почти ощущаю непрошенные слезы, вырвавшиеся на волю под прикрытием капель дождя, слышу звон колокола, возвещающего об отправлении, и протяжный паровозный гудок…. Внезапно память выбрасывает меня из Парижа в залитую кровью гостиную дачи под Петербургом — мертвая Зоя и деревенеющий Бейзил, сжимающий ее в объятиях. Что за…?!
Грудь жжет под ладонью Клематиса. Не заметил, как девчонка погрузилась в транс — губы беззвучно шевелятся, прикрытые веки дрожат. Неоправданно резко и сильно отбрасываю ее руку, запахиваю халат и тяжело грохаюсь на ближайший стул. Повилика смотрит с плохо скрываемой обидой, точно я только что выключил любимый фильм на самом интересном месте.
—Пробираться в чужую голову нехорошо,— бросаю, схватившись за чашку чая.
—Кто бы говорил!— хмыкает в ответ, подается вперед и вперивается в меня взглядом врача, встретившего уникальный случай.— Вы так умираете, превращаясь в пень?
* * *
Карел отдалился, сомкнул губы в плотную линию, а ладони прижал к груди — ровно там, где из сердца вился черный стебель гиностеммы, и где минуту назад лежала рука Полины. Девушка задумчиво переводила взгляд с собственных подрагивающих от напряжения пальцев на мужчину, замершего черной глыбой по другую сторону стола. Она его больше не боялась. Иногда достаточно один раз взглянуть чужими глазами, чтобы понять и даже частично принять иной мир. Щемящая, раздирающая сердце боль человека, теряющего последнего близкого, еще текла в Полининой крови подсмотренным воспоминанием. Диким, инородным, но при этом ужасающе, нестерпимо понятным.
—Кто его убил?— едва слышный вопрос прозвенел в тишине кухни звоном бьющегося стекла. Девушка думала мужчина не ответит, но тонкие губы выплюнули с горьким отвращением:
—Граф Кохани,— смягчаясь, на готовое сорваться в ответ недоверие, добавил,— не твой импозантный приятель, а его предок — хранитель родовых традиций и моральных норм.
—Каких норм?
—Садоводческих. Орден вольных садовников, не слышала о таком?
Полина отрицательно покачала головой.
—Вот и я до гибели брата о них не знал. Равно как и не догадывался о широкой разветвлённости и удивительном разнообразии нашего генеалогического древа. Потребовалось тридцать лет и Писание твоей прабабки, чтобы начать распутывать клубок загадок и тайн.
Полина слушала, затаив дыхание. Карел говорил размеренно и сухо, подобно профессору, не нашедшему в глазах студентов заинтересованного отклика на изучаемую тему. Смотреть на девушку мужчина избегал, изучая содержимое чашки.
—У Первородной было трое детей — дочь Виктория, сын Карел от барона Ярека Замена и сын Маттеуш от графа Петера Кохани.
—Карел не от Замена. Его отец — художник, мастер MS,— не удержалась Полина.
—Откуда?!— теперь серые глаза удостоили ее внимательным взглядом.— Твой дар — прошлое?
Не дожидаясь ответа, Карел кивнул сам себе:
—Ты не читаешь мысли, а вытаскиваешь из памяти фрагменты. Со всеми или только с родней?
—Где моя одежда?— попыталась уйти от ответа Полина. От холодного тона и пристального внимания девушка поежилась и плотнее закуталась в банный халат.
—В стирке,— отмахнулся мужчина.— Ответь на вопрос.
—Почему в стирке? Зачем я здесь? Не буду отвечать, пока не расскажете! Надоело! Волшебный клематис то, древнее пророчество сё! Нарисовалась толпа родственников, как в мыльной опере, один другого загадочнее и всем что-то надо! Отдайте мои вещи, отвезите к родителям — там и поговорим!— гордо вздернула подбородок и демонстративно отвернулась к окну.
—Резонно,— бледное лицо тронула едва заметная улыбка.— Домой тебя отвезет Стенли завтра утром, когда одежда высохнет, а яд полностью выведется из организма. А пока у нас есть время. Сыграем в «Правда или действие»?
Увидев, что сквозь показательное возмущение и обиду в карих глазах загорается интерес, мужчина поднялся распахнуть окно. Шепот лилового Халлербоса ворвался в кухню, подобно тихой мелодии.
—Я начну,— Карел не обернулся, изучая лесной пейзаж.— Твоя одежда в стирке, потому что в башне Графа тебя с головы до ног пропитали отравленным газом, который блокирует наши способности и делает повиликовых обычными людьми.
