—На каких — всех?— пытаюсь забрать покрывало из рук любопытной, но она уворачивается, отступая на шаг.
—В хранилище графа я видела другую картину, там мадам Ларус на фоне разрушенного города. И еще — альбом эскизов, весьма откровенных и…— она заглядывает мне в глаза пристально, проницательно, желая пробраться в само подсознание, докопаться до постыдных мыслей и вытащить их наружу. О, я прекрасно понимаю о каком альбоме идет речь.
—Любовь имеет много лиц. Особенно несчастная любовь,— отвечаю пространно и отвожу взгляд. Как Повилики не могут изменить своему господину, так и мы неспособны перестать любить. Скольких шлюх я называл именем возлюбленной? Сколько глупостей совершил, стараясь заглушить боль разбитого сердца?
—Каждая жизнь полна сожалений и ошибок. А я живу третью по человеческим меркам. Моей совести есть за что грызть ночами, а памяти что скрывать.
Девочка смотрит с задумчивым интересом и, наконец, отдает тряпку, которую я тут же набрасываю на холст.
—Почему бросил живопись?
Она не спрашивает — утверждает, и я развожу руками:
—Нет вдохновения.
Поздний вечер. Лиловые сумерки тихо отступили, но юная Повилика явно пришлась по душе зачарованному лесу. Халлербос в нарушение законов природы прислал под окна золотые огни светляков. Стэнли на кухне бренчит на гитаре, а Мардж печет наверно сотый по счету противень печенья. Место, которое я позволяю себе называть домом. Первая молодая женщина со времен Виктории, ступающая босыми ногами по деревянным половицам. Мой дом сегодняшней ночью пропитан ароматом корицы, какао и едва уловимым запахом цветов клематиса. Девчонка рядом, будто вновь уловив мои мысли, прикусывает губу и бросает взгляд в сторону широкой постели. Если бы не ее глаза — игривые, но не сладострастные — решил бы — это призыв к действию.
—Спокойной ночи, Повилика,— отворачиваюсь слишком резко, оказываясь у выхода со скоростью, напоминающей бегство.
—Добрых снов, Гин,— называет подслушанным именем, а внутреннее радио ловит невысказанную мысль: «Гин — производное от Гиностеммы?».
—И да, и нет,— отвечаю вслух.— Имя Гин у кельтов означает чистый, а в Китае — зерно. Накануне встречи со Стэнли я только вернулся из Поднебесной. За совместным распитием виски на севере Ирландии назваться Гином показалось символично.
Дверь закрывается, а я все еще чувствую спиной внимательный взгляд карих глаз и ловлю обрывки девичьих мыслей, в которых юная мисс весьма бесстыдно оценивает мой зад и ширину плеч.
* * *
Полина открыла глаза. Приглушенный свет газового рожка едва разгонял темноту в комнате. В незашторенном квадрате окна заблудившиеся светляки растворялись в магии спящего Халлербоса. После тяжелого дня, полного странных событий и разговоров, в голове было удивительно пусто. В теле чувствовалась воздушная легкость. «Беззаботный лист на ветру»,— неожиданное сравнение вызвало мимолетную улыбку.
—Красиво,— вторя мелькнувшей мысли, раздалось в сознании.
—Кто здесь?!— вскрикнула вслух, прекрасно зная ответ. В углу у окна, там куда высокий мольберт отбрасывал длинную чернильно-синюю тень, на табурете замер знакомый силуэт.— Что тебе нужно?— так же как утром, девушка резко села в кровати, в этот раз прижимая к груди тонкое покрывало.
—Вдохновения. Спасения. Наслаждения. Решай сама.— Мужчина поднялся.
—Твоя сила. Твоя молодость. Твой талант.— Несколько неторопливых шагов в ее сторону. Плавных, тягучих, опасно мягких движений хищника перед прыжком.
«Воин»,— определение, данное десятилетия назад другой Повиликой, вспыхнуло в сознании. За чаем и разговорами, в лиловом дурмане волшебного леса, Полина расслабилась, поверила дождевому небу пронзительных серых глаз, а теперь оказалась в западне. Некого звать — и строгая старушка, и улыбчивый громила верны хозяину дома. Некуда бежать — цветочные стражи Халлербоса не отпустят ту, кто приглянулся их лучшему другу. Остается только сражаться, уповая на собственные силы.
—Останови меня,— будто вновь прочитав мысли, прошептал Карел, когда руки его с легкостью выдернули покрывало из девичьих рук.— Избранная Повилика, отмеченная боевыми веерами клематиса, покажи мне власть над растениями. Призови зеленых стражей. Слышишь желания готовых проклюнуться семян? Чувствуешь жажду пробуждающихся от зимнего сна деревьев? Вдыхаешь пьянящую сознание пыльцу распустившихся цветов? Томишься грезами прошлого срубленных стволов, ставших мебелью? В них твоя сила, дар Первородной матери. Используй его, пока другие не использовали тебя.
В его словах сквозила магия заговоров и гипнотическая власть. Карел подошел вплотную к сидящей на постели девушке. Полина замерла, не мигая глядя, как распускается пояс шелкового халата, как обнажается бледный торс, обвитый черными лианами гиностеммы.
—Останови меня,— прошептали губы и дыхание обожгло шею.— Ведь сам я уже не в силах остановиться.
Девушка дернулась, в попытке отстраниться, но крепкая хватка уже сжимала узкие плечи, а длинные пальцы обводили абрис цветка на плече.
—Ты любишь Викторию!— Полина выставила вперед ладони, упираясь в обнаженную, мерно вздымающуюся грудь Карела.
—При чем тут любовь?— тонкие губы мимолетно усмехнулись и тут же припали к сердцевине клематиса. Цветок вспыхнул в ночном полумраке. Яркое лунное свечение разлилось по листьям, заструилось по извивающемуся стеблю, засверкало в прожилках листьев.— Садовники правы, мы связаны с тобой, юная Повилика.
—Но я люблю другого!— выдохнула Полина, единственное, что смог противопоставить разум, когда тело предавало, отказываясь сопротивляться.
—Кроме любви есть многое в мире, что тебе предстоит открыть. Страсть. Похоть. Жажда.
Мужская рука властно легла на затылок, оттягивая волосы, заставлять закинуть голову, открывая шею томительным, страстным поцелуям.
—Не надо…— прошептала Полина и ужаснулась — слова еле пробились через шумный, протяжный стон.
А поцелуи опускались ниже, обжигали ключицы, скидывали бретельки сорочки с плеч.
—Отпусти меня…— взмолилась, когда ладонь смяла грудь, лаская сквозь шелк белья. Тело предавало, поддавалось навстречу ласкам, искало власти умелых рук.
—Останови,— хрипло рассмеялся Карел, нависая, раздвигая колени, задирая длинный подол.
—Я не хочу…— процедила сквозь сжатые губы, чувствуя, как низ живота тянет предательским животным желанием, как путаются мысли, жаждая продолжения. «Отпусти!» — кричала в ее голове девочка, попавшая в плен незнакомца.
«Перестань!» — умоляла невинная душа, неспособная вернуть контроль. «Не хочу!» — пытались шептать губы, но вместо слов вероломные стоны вторили звукам страстных поцелуев, а кожа покрывалась мурашками возбуждения.
—Клематис считает иначе,— низкий голос ласкал бархатом, дыхание обжигало внутреннюю сторону бедра. Цветок на плече разбавил перламутр карминовым абрисом, постепенно наливаясь ярким алым цветом страсти. Долгий глубокий поцелуй сорвал громкий стон. Под умелыми движениями бутон раскрывал лепестки навстречу упругому настойчивому языку. Он целовал и ласкал там, где никто еще не касался, так, как она не смела и представлять.
