Слезы текут по щекам, но я не пытаюсь их останавливать. Да и какой смысл? Сейчас мне как никогда нужно выплакаться. Излить в рыданиях всю боль, страх и отчаяние. Иначе эти чувства просто разорвут меня изнутри.
И я плачу. Горько, надрывно, до опустошения в груди и звона в ушах. Плачу, уткнувшись лицом в колючую бахрому шарфа. Раскачиваюсь взад-вперед, как психическая, что-то бормоча себе под нос. Молю Бога, Вселенную, кого угодно — лишь бы Леша выжил. Лишь бы открыл глаза, лишь бы снова улыбнулся своей чудесной, лучистой улыбкой.
Проходит час, другой — а я все сижу в коридоре, комкая несчастный шарф. От слез опухли веки, в голове гудит, как с похмелья. Но мне плевать на свой внешний вид. Сейчас меня волнует лишь одно — когда же, наконец, станет известно хоть что-то о состоянии Алекса?
Наверное, я задремала, потому что вздрагиваю, когда на плечо ложится тяжелая мужская ладонь.
—Ника?— раздается над ухом до боли знакомый голос.
20
Сонно моргаю, фокусируя взгляд на лице Макса. Надо же, все-таки приехал… И судя по его усталому, измученному виду — мчал сюда сразу из офиса. Впрочем, чему я удивляюсь? Это же его родной брат, как-никак! Естественно, Максим будет сходить с ума от волнения.
—Привет,— хрипло произношу, неловко поднимаясь с кресла.— Ты как? Держишься?
Он криво усмехается, пожимая плечами. В глазах — бездна тоски и боли.
—Не очень, если честно. Врачи пока ничего не говорят. Состояние тяжелое, прогнозы неутешительные… Черт, да я места себе не нахожу! Лешка ведь мой младший, я за него в ответе. А тут…
Его голос прерывается, плечи поникают. Господи, кажется, Макс вот-вот расплачется! Первый раз вижу его таким — слабым, потерянным, совершенно раздавленным. Сердце сжимается от острой жалости.
—Эй, ну ты чего?— шепчу, порывисто обнимая Волкова. Обхватываю руками поперек груди, утыкаюсь лбом ему между лопаток.— Держись, слышишь? Все будет хорошо. Леша сильный, он справится. Ему сейчас наша поддержка нужна, а не вот это вот всё.
Макс судорожно выдыхает. На секунду его ладонь накрывает мои сцепленные пальцы. Всего лишь мимолетное прикосновение — но от него по телу пробегает электрический разряд.
Внезапно остро, почти физически ощущаю его близость. Жар мужского тела, запах одеколона вперемешку с больничными ароматами. Черт, да что же это такое? Его брат в реанимации, а я, дура, о всякой ерунде думаю!
Смущенная собственными мыслями, резко отстраняюсь. Отхожу на шаг, нервно одергивая пиджак. Макс оборачивается. Смотрит на меня в упор, пытливо и напряженно. Будто пытается отыскать в моих глазах ответы на какие-то очень важные вопросы.
—Спасибо, что приехала,— бесцветно произносит он, отводя взгляд.— Лешке повезло с такой девушкой как ты. Ты правда его любишь, да? Несмотря на вчерашнюю ссору и… все остальное?
Меня бросает в жар от стыда и вины. Ну конечно, Макс помнит про наш секс. И явно корит себя за то, что "увел" девушку у брата, воспользовался моментом слабости. Черт, ну почему все так сложно? Почему я не могу просто взять и признаться им обоим в своих чувствах?
—Люблю,— тихо отвечаю, пряча глаза.— Сейчас поняла, как сильно люблю. И прощения хочу попросить — за свою дурость, глупость, неверность. Господи, да я что угодно отдам, лишь бы с ним все было хорошо!
Голос предательски срывается. К горлу подступают рыдания — жгучие, обжигающие, почти истерические. Закрываю лицо ладонями, глотая слезы. Плечи мелко вздрагивают от сдерживаемых всхлипов.
—Тише, тише,— Макс осторожно привлекает меня к себе. Гладит по волосам, прижимает к твердой мужской груди.— Не плачь, Ника. Все образуется, слышишь? Леха поправится, вот увидишь. И вы еще будете счастливы вместе, назло всему.
Его слова утешают и ранят одновременно. Счастливы с Алексом — как горько-сладко это звучит! Но почему тогда от объятий Макса мое сердце совершает кульбит? Почему мысли путаются, а к щекам приливает румянец? Черт, кажется, я окончательно запуталась…
Внезапно до боли хочется признаться ему. Рассказать, что чувствую на самом деле. Что люблю их обоих — неистово, полно, до сумасшествия. Что разрываюсь между долгом перед Алексом и безумным, всепоглощающим желанием быть с Максимом.
Но я молчу. Стискиваю зубы, глотаю застрявший в горле вопль. Нет, сейчас не время и не место. Леша борется за жизнь, Макс сам не свой от горя и волнения. Какие уж тут признания в любви? У нас есть дела поважнее. Выхаживать и ставить на ноги дорогого нам обоим человека.
Отстраняюсь, неловко переступая с ноги на ногу. Вытираю слезы тыльной стороной ладони. Киваю каким-то своим мыслям и нахожу в себе силы выдавить слабое подобие улыбки.
—Ты прав. Лешка обязательно справится. А мы будем рядом и поддержим его. Ему сейчас это очень нужно.
Макс кивает, пряча горящий взгляд. О чем он думает — не понять. Да и надо ли мне это? Сейчас между нами не должно быть никаких недомолвок и секретов. Только искреннее беспокойство за Алекса и готовность прийти на помощь.
—Ладно, пойду узнаю у врачей последние новости,— бросает Волков, отворачиваясь.— А ты пока посиди здесь, никуда не уходи. Как только что-то станет известно — сразу сообщу.
Согласно киваю, провожая его печальным взглядом. Какой же он все-таки надежный, сильный. Настоящая скала, опора в трудную минуту. И как только умудряется держать себя в руках, не поддаваться панике и отчаянию?
21.Макс
Я смотрю на Нику, и сердце сжимается от боли и нежности. Такая хрупкая, потерянная, совсем еще девчонка. А уже столько всего навалилось, бедняжка. Разрыв с Лешкой, моя неуклюжая попытка утешить. А теперь еще и этот ужас с аварией…
Отворачиваюсь, до хруста стискивая пальцы. Нет, не смей раскисать, Макс! Ты должен быть сильным, должен держаться. Ради Ники, ради брата, в конце концов. Кто-то ведь обязан сохранять ясность рассудка и принимать взвешенные решения.
Устало прислоняюсь лбом к прохладной больничной стене. Перед глазами проносится чередой лихорадочных образов наше с Лешей детство. Как мы носились по двору наперегонки, гоняя мяч. Как строили шалаши на даче и жарили картошку на костре. Как мама заплетала ему смешные косички, а он вопил и вырывался…
Мама. Господи, как же ее сейчас не хватает! Она всегда умела найти слова утешения, подбодрить меня в трудную минуту. Положить руку на плечо, заглянуть в глаза — и все, ты уже знаешь, что справишься. Что все будет хорошо.
Но мамы нет уже четырнадцать лет. С тех пор, как та злополучная электричка унесла жизни наших родителей, мы с Алексом остались вдвоем. Мне тогда едва исполнилось восемнадцать, ему — четырнадцать. Совсем еще пацаны, по сути.
Но я не мог себе позволить раскиснуть, сломаться. У меня на руках оказался младший брат — напуганный, потерянный мальчишка, в одночасье лишившийся самых близких людей. И я поклялся, что заменю ему отца и мать. Дам все, что смогу — внимание, заботу, любовь.
