— Ах ты, стерва! — взвизгнула Анька. — Ты что
ж хочешь сказать, что мой мужик хуже твоего?
— Не хочу, — разулыбалась я. — Не имею возможности
сравнить, так как по нравственным причинам (если вы такого слова не слышали,
так я попозже растолкую), так вот, я всегда имею дело только с одним мужчиной.
— Да? — подбоченясь, поинтересовалась
Анька. — Ты, значит, порядочная, а я шлюха? Да я тебе сейчас глаза
выцарапаю, дрянь ты эдакая.
— Не советую, как бы тебе после этого самой не начать
смотреть в разные стороны.
Анька сделала шаг, я два — и мы дружно завизжали.
Через минуту в кухню влетели ополоумевшие мужики. Димка в
кружевных трусах, надо полагать, в Анькиных, впопыхах натянутых задом наперед,
Пашка вовсе без трусов, но зато в одной штанине, вторая волочилась сзади.
— Ё-мое, — сказал Димка и кинулся нас разнимать.
Анька двинула ему кулаком в нос под горячую руку, он взвыл и
рассвирепел.
Пашка заржал, разглядев, во что оделся дружок, быстренько
натянул штаны и кинулся Димке на помощь.
— Щас башки поотшибаю! — рявкнул Востроглазый и
влепил Аньке затрещину.
Та охнула, заревела и плюхнулась на стул. Мерзавец Пашка
ухватил меня за шиворот и отвесил пинка.
— Быстро по разным углам.
Анька ревела очень жалобно, и мужики ей сочувствовали, а я
заревела от обиды.
— Вы чего, полоумные? — метался по кухне Пашка,
пока Димка, красный, как рак, кинулся переодеваться. — Весь подъезд на
ноги подняли, дуры, мать вашу… Чего не поделили?
— Эта гадина сказала, что я общая, — проревела
Анька. — Что я с тобой сплю.
— Отродясь такого не было, — торжественно заявил
Пашка, приложив руку к груди. — Она-то дура, к тому же ревнивая, а ты чего
в драку кинулась?
— Так ведь обидно, Паша, — промычала Анька.
— Она первая начала, — еще громче заревела я.
Пашка взглянул на меня и присвистнул:
— Мама моя…
А я испугалась:
— Что? — И метнулась к зеркалу. Под левым глазом
красовался синяк. Тут я заревела по-настоящему. — Негодяйка… ах, какая
негодяйка! О господи, я сейчас умру…
Вернувшийся Димка кинулся к Аньке.
— Убить тебя, что ли?
— Да… убить… посмотри, как она меня разуделала. —
Анька убрала от лица руки: мой маникюр не подвел. — Как я теперь на работу
пойду? Я что, шлюха какая, с расцарапанной физиономией ходить?.. Пашка, убирай
свою стерву отсюда, пока я ее не покалечила.
Димка ухватил за плечи Аньку, сдерживая ее боевой дух, а я
повернулась к Пашке и рявкнула:
— Все ты, мерзавец! Развел гарем, бабник проклятый.
— Ты слышишь, что она болтает? — испугалась Анька,
прижимаясь к возлюбленному, Пашка хотел что-то сказать, но я прорычала:
— Не смей меня перебивать! — и кое-что прибавила,
буквально в пяти-шести предложениях. Анька осела на стул и открыла рот, Димка
попытался собрать глаза в пучок, плюнул и распустил их в разные стороны, Пашка
жалобно икнул, а когда я закончила, заявил:
— Я все понял, честно. Шаг вправо, шаг влево
приравнивается к побегу со всеми вытекающими последствиями. Мне ведь когда
ласково-то скажут, я сразу вникаю. Вот как сейчас.
— Шут гороховый и мерзавец, — отрезала я и пошла в
комнату: — Посмей еще раз ко мне подойти.
Анька немного поскулила и стала по телефону отпрашиваться с
работы. Пашка оделся, с гнусной ухмылкой поглядывая на меня, потом встал в
дверях и громко возвестил:
— Леди, сидеть тихо. Военные действия без сигнала не
затевать, из своих комнат не выходить.
— Устроите свару, вернусь и обоим надаю по шеям, —
присовокупил Димка.
— Обеим, — машинально поправила я.
— Шибко грамотная, да? — съязвил Востроглазый. Я
презрительно отвернулась. — В общем, я предупредил. Разбираться, кто там
чего начал, не буду, всыплю обоим или обеим, так что вы на свои задницы неделю
не сядете.
— Точно, — кивнул Пашка, и они наконец-то удалились.
Я еще раз посмотрела на себя в зеркало, поплакала, убрала
постель и прилегла поверх одеяла в полном отчаянии. Как коротать день, в ум не
шло: ни книг, ни телевизора, чужая квартира, хозяйка чокнутая, да еще синяк под
глазом. У меня никогда синяков не водилось, и вот пожалуйста. Стоило связаться
с каким-то придурком…
Я вытерла слезы, шмыгнула носом и попыталась сосредоточиться
на Пашкиных положительных качествах. Их было немного, но они перевешивали все
остальные. «Не зря мне нравились блондины, — кому-то пожаловалась
я. — Пашка не блондин, и вот… Хотя он не брюнет и даже не шатен, и вообще
какой-то серо-буро-малиновый. Впрочем, с блондинами тоже одна морока, один
оказался жуликом, а второй и того хуже. Ну их, в самом деле!»
Дверь спальни приоткрылась, на пороге, скрестив на груди
руки, стояла Анька. Она кашлянула и спросила:
— Ты знаешь, зачем они мента ищут? Что там за
сокровища?
— У Димки спроси, — не глядя на нее, ответила я.
— Скажет он, как же… любит голову морочить всякими
секретами.
— Мне Пашка говорить не велел. Грозился голову
оторвать.
— Откуда он узнает? Я же болтать не стану… Чего в той
машине было?
— Алмазы, — ответила я.
— Да ну… Честно?
Анька прошла и плюхнулась на кровать.
— Чего я тебе врать буду? — обиделась я. —
Точно алмазы, сама слышала…
В последующие три часа мы выпили два чайника чая, полбутылки
мартини, съели весь салат, попытались избавить меня от синяка, а Аньку от
царапин и успели стать закадычными подругами.
Вечером, когда Пашка с Димкой вернулись, мы сидели в ванне,
брызгая мыльной пеной, сравнивали впечатления от проведенной ночи и достоинства
мужчин. Вошедший в ванную Пашка, выкатил глаза, повращал ими немного, после
чего стрелой вылетел вон, потому что мы визжали и брызгались.
— Дима, ты в бабах что-нибудь понимаешь? — ошалело
вопросил он.
— А чего в них понимать? Дуры и есть дуры.
