– Итак? – буркнул он, разглядывая стоявшую перед очагом женщину.
И подмечал все больше и больше. Она не была такой спокойной, какой хотела казаться. Наоборот, дрожала точно лист на ветру. Ночь, огонь и, вероятно, его взгляд делали свое дело. Заостренные и твердые, как камешки, груди невероятно манили его к себе. Она сжала кулачки так, что ее ногти впились в ладони.
– Чего вы хотите, сэр? Чтобы я бросилась вам на шею? Не кажется ли вам, что ваша просьба… то есть ваше требование… несколько чрезмерно?
Весь его гнев испарился, как и не было.
– Да, именно этого я и хочу.
Шотландец подошел к стоявшей перед ним женщине. Игрейния склонила голову и закрыла глаза, а длинные ресницы бросали тень на ее щеки. Он отбросил волосы с ее плеч, поцеловал в ключицу, затем в шею. Губы нащупали бешено бьющуюся жилку. И тогда он взял ее за подбородок и поднял лицо для поцелуя. Сначала губы показались твердыми и холодными. Но вот они сдались и раскрылись, и он ощутил сладость ее рта. В голове и в чреслах загрохотал пульс, и он с восторгом стал ласкать ее волосы и гладить спину. Игрейния не отталкивала его, но и не отвечала на его ласки. Однако Эрик слышал, как колотилось ее сердце. Ее ладони недвижимо, но крепко лежали у него на плечах, словно она отчаянно пыталась удержаться на ногах. Сквозь марево желания Эрик понял, что женщина возбуждена и хочет его. Но он успел ее узнать и видел, что вся ее сила воли направлена на то, чтобы этого не показать.
Он погладил ее по щеке, сначала ладонью, затем костяшками пальцев. Рука опустилась и нащупала завязки на кружевном воротнике рубашки. Освобожденная ткань каскадом соскользнула на пол, и перед Эриком предстало изумительное тело. Игрейния будто и не почувствовала, что лишилась последнего средства обороны. Она дрожала и все сильнее впивалась пальцами в его плечи.
Наконец шотландец оторвался от ее рта. Смуглая рука коснулась молочно-белой груди. Эрик наклонился, прижался губами к ключице, затем нежно провел языком по соску. Игрейния всхлипнула, а он почувствовал, как наливаются желанием чресла.
– Не надо… не надо… я сейчас упаду, – прошептала она.
– Не упадешь, – пообещал шотландец. Он склонялся все ниже и ниже, пока его белокурые волосы не стали щекотать те места, которые он только что целовал.
С губ Игрейнии сорвался крик, и она начала падать. Но Эрик подхватил ее на руки и понес на постель. Она так и не открыла глаз. Он еще нашел в себе силы помедлить и постоять над ней, хотя желание грохотало в нем словно гром и молнией пронизывало все тело. Он молча расстегнул бриджи. Почувствовав его вес у себя между бедрами, Игрейния обвила его шею руками. А когда он проник в нее, распахнула глаза. Но тут же закрыла, однако продолжала его обнимать. Ответила на его движение и выгнулась ему навстречу, чтобы он заполнил ее собой. Эрик слышал ее прерывистое дыхание и внезапный, не удержавшийся в горле стон. Кожа Игрейнии покрылась испариной – она дрожала и извивалась под ним. И вдруг будто зародившийся в сердце ураган смел все на свете, и он испытал безмерное облегчение.
Эрик отодвинулся и лег на бок. Игрейния повернулась к нему спиной, и его грудь, словно темное облако, накрыла ее локоны.
– Игрейния! – позвал он и сам удивился, что его голос прозвучал так хрипло.
– Если в тебе есть хоть капля жалости, не заставляй меня сейчас говорить, – прошептала она.
– Тогда не отворачивайся от меня.
Она вся сжалась, но покорно повернулась к нему. Эрик обнял ее и прижал к груди.
Она больше не сопротивлялась.
А ночью ей приснился сон – теплый, соблазнительный, чувственный. Невероятный экстаз, восхищение и удовольствие. Ее целовали в спину, в шею, в бедра, в ягодицы, в губы, и она отвечала на поцелуи – дико, самозабвенно, отдаваясь целиком и не в силах насытиться. Краем сознания она понимала, что это не сон, а явь. И в сумраке спальни – огонь в камине почти прогорел – даже узнала мужчину: светлые волосы на голове и густая светлая поросль на широкой груди. Знакомый шепот у уха и щеки, хотя слов она не могла разобрать. И ее горячечный отзыв на любое его прикосновение.
Она жаждала… она вожделела… она изнемогала от желания… она сгорала от страсти.
И сполна получала то, что хотела.
Однако радовалась, что в комнате темно.
И еще радовалась сну, который закрыл вход грызущему сердце раскаянию.
Когда Игрейнию разбудило солнце, Эрик лежал на спине. Глаза его были открыты, голова покоилась на сгибе локтя – он вглядывался в вышивку на стене напротив кровати.
– Что это такое? – спросил он, увидев, что Игрейния проснулась, и показал на старательно сработанный герб. И, внезапно вскочив с постели, сорвал со стены вышивку и бросил в огонь.
– Это мое! – закричала Игрейния и повторила: – Мое! Символ дома Абеляров. – Она сделала над собой усилие и попросила: – Пожалуйста, пусть мой герб останется.
– Твой – пусть, – остыл Эрик. – Рядом с моим. Игрейния прикусила губу. Не таким она представляла их утренний разговор.
Эрик нашел бриджи, надел их и стянул завязки. Игрейния отвернулась, притворившись, что собирается уснуть, и тут почувствовала, как под его весом прогнулась постель. Он взял ее за плечо и повернул к себе.
– Я тебе говорил, что есть одно дело, которое нам надо обсудить.
Игрейния вспыхнула.
– Нам нечего обсуждать.
Эрик удивленно изогнул бровь, но вдруг улыбнулся.
– Я не собираюсь говорить о том, что произошло ночью.
– Да уж… пожалуйста. – Она покраснела.
– Хотя, на мой взгляд, это заслуживает упоминания.
– Заслуживает упоминания?
– Видишь ли, я хочу, чтобы ты знала: с тех пор как мы явились сюда, я не хотел тебя обижать. Понимал, как ты настрадалась. Ведь никто: ни я, ни другие – не мог принести тебе столько горя, как болезнь.
– Ты меня не обижал, – потупилась Игрейния.
– Очень рад. Хорошо бы ты это сказала пораньше и не притворялась, что относишься ко мне с такой враждебностью.
– Но я и в самом деле отношусь к тебе враждебно, – вспыхнула она.
Эрик пристально смотрел ей в глаза. Прошедшей ночью он в них читал словно в открытой книге.
– Хорошо, миледи, пусть каждый останется при своей гордости. Но ничего назад не вернуть. Твой герб останется, но и мой тоже. А твоя «клетка» станет нашей общей территорией.
Игрейния не ответила.
– Тебе все понятно?
– Да.
– Ты не слишком взволнованна. Как, впрочем, и ночью.
– А разве это имеет какое-нибудь значение?
– Как знать…
– Неужели я что-нибудь могла изменить? Ведь здесь нет никакого оружия…
