—Что притихла?— интересуется он, когда мы паркуемся у дома.— Испугалась?
—Я не выношу драк.
—Так это была даже не драка…
—Драка,— возражаю я ему.— Ты разбил противнику нос… и, возможно, выбил пару зубов.
—Он богатенький — вставит новые.
—А если он на тебя заявит?
Я возмущена, потому что боюсь… боюсь потерять его из — за какой — то нелепости… боюсь снова остаться одна. Патрик замечает мою панику (хотя и не знает ее конкретной причины) и обхватывает мою голову руками, заставляя посмотреть прямо себе в глаза.
—Все будет хорошо, Ева, успокойся, ладно?
И я смотрю в его янтарно-карие глаза, всем сердцем желая, чтобы так и было. Чтобы все было хорошо…
—Проклятье,— встряхивает правой рукой Патрик,— у этого парня железобетонные зубы…— А потом вдруг улыбается: — Как бы там ни было, я уже давненько не испытывал такого головокружительного куража… Согласись, это было круто!
Я не могу с ним согласиться, но его счастливая улыбка заставляет улыбнуться и меня.
—Наша сила не в кулаках, Патрик…
—Знаю, знаю,— кивает он головой.— Но этот адреналин в крови пьянит, как шампанское… Поехали прыгать на батуте?
—Что?
—Любишь прыгать на батуте? У моего друга огромный батут в саду, и он давно зовет меня опробовать его на прочность…
—Надеюсь, это не тот самый друг, на именины к которому ты сегодня собираешься?— решаюсь осведомиться я для большей ясности.
Глаза Патрика непривычно горят, он весь — ожившие мощь и сила.
—Именно он и есть. Поехали со мной… Вот увидишь, тебе понравится!
—Прыгать на батутах?
—И это тоже.
Патрик касается моей ладони осторожно, почти невесомо, но не заметив сопротивления, сжимает мои пальцы трепетным, красноречивым рукопожатием.
И мы едем с ним прыгать на батуте… Еще никто и никогда не делал мне столь заманчивого предложения!
8 глава
Глава 8
—«Его глаза закрываются в знак признательности к моим нежным прикосновениям, и я чувствую, что его руки обхватывают меня вокруг талии»,— я как раз читаю фрау Штайн очередную «сладкую» историю, когда мой телефон оживает вторым за последнее время незнакомым звонком.
Признаться, отвечать мне не хочется: вдруг это Фишер с расспросами про Патрика, сломавшего ему нос… Что я ему скажу? Что сделаю? Хотя номер не тот же, что в прошлый раз…
—Я выйду на минутку,— говорю я старушке, откладывая книгу в сторону. Потом выхожу за дверь в тщетной надежде на то, что телефон перестанет звонить, но, нет, мой абонент настойчив — и я беру трубку.
—Алло. Я вас слушаю!
—Здравствуй, Ева. Как поживаешь?
Телефон выскальзывает из моих рук и заваливается под сервант. Я не спешу его доставать — слишком ошеломлена услышанным в трубке голосом…
Стоило перебраться в нашу квартирку из прошлого, как мне уже мерещится и голос… из того же прошлого. Я засовываю трясущуюся руку под сервант и выуживаю злосчастный телефон.
—Мама?— шепчу я в трубку.— Это действительно ты?
Тишина. Но гудков нет… Кто-то едва слышно дышит в трубку. И наконец:
—Да, это я.
—Мама,— снова шепчу я полузадушенным голосом.— Мама…
У меня щиплет глаза и сбивается дыхание… Сколько лет я мечтала вновь услышать этот голос! И вот…
—Ты где?
—Недалеко, принцесса. Совсем недалеко…
—Ты в Виндсбахе?
—Почти.
—Мама,— я плачу и ничего не могу с этим поделать,— где ты была все это время? Почему бросила меня одну?
Трубка отзывается тишиной, глухой, ватной, топкой, словно зыбучие пески…
—Давай встретимся… завтра. В пиццерии на Фухсгассе в десять…
Во рту словно тот же песок, когда я глухо шепчу свое ответное «хорошо, я приду». И снова тишина под аккомпанемент телефонных гудков…
Я только что разговаривала со своей матерью, со своей давно потерянной… бросившей меня матерью. Я не могу в это поверить… Слезы текут из глаз непрерывным потоком: не уверена, что в моем организме присутствует такое огромное количество воды, наверное, это сочится кровью мое глубоко израненное сердце — смотрю на руки: нет, они не в крови, просто в соленой воде.
Сколько же нужно лить слезы, чтобы выплакать свое горе?
Думаю, сегодня у меня есть все шансы найти ответ на этот вопрос.
Вечером Килиан увозит меня на вечеринку в доме его друзей, я только рада: боюсь, что не смогла бы держать лицо перед Патриком… Так бы и разразилась истошным «мама вернулась!» на любое из его замечаний, а потом бы… Что было бы потом? Что бы он сделал, узнав, кто я такая? Боюсь даже думать об этом. А чего конкретно боюсь, и сама не знаю…
А потом посреди праздника я так и застываю со стаканом в руках: а что если мама захочет встретиться с Патриком, что, если она… Нет, этого не может быть!
—Ева, пойдем танцевать,— тянет меня за руку Килиан, и я на автомате иду за ним в сторону танцпола.— Ты сегодня какая-то странная,— он кладет обе руки мне на талию и подтягивает ближе к себе.— Что-то случилось?
Моя мама случилась… Мама-светопреставление.
—Да нет, ничего,— и слегка отстраняюсь от него. Лицо Килиана сбрасывает улыбку, как старую кожу:
—Я нравлюсь тебе хоть немного?— серьезным голосом осведомляется он.— Ты никак не подпускаешь меня к себе…
—Разве может не нравиться такой парень, как ты?!— пытаюсь перевести все в шутливую плоскость.— Просто…
—Просто ты из тех девушек, что берегут себя до свадьбы?— то ли спрашивает, то ли полу утверждает мой незадачливый кавалер.
Я никогда особо не задумывалась об этом, поскольку еще никому не удалось тронуть моего сердца настолько, чтобы поставить этот вопрос ребром…
—Я не знаю,— отвечаю я честно, и Килиан слегка стискивает мою кожу под своими пальцами.
Эти пальцы на моей талии не вызывают отторжения, их тепло даже приятно, но… но в животе не метутся полчища бабочек, в сердце не разгорается горячий пожар, в голове — пустота. Я ничего не чувствую к человеку напротив… Ничего, кроме дружеского расположения.
—Значит, чтобы ты позволила себя поцеловать, мне придется позвать тебя замуж, я правильно понимаю?
—Глупости говоришь,— кидаю я почти резко, хотя и маскирую резкость улыбкой.
Но Килиан не улыбается…
—А если я позову — согласишься?
Этот разговор накаляет мои и без того чрезвычайно взвинченные нервы, и я вырываюсь из его рук, спешно маневрируя между танцующими парами…
