—А вот и мы, Линус!— Брат стоит у железного ограждения, и, уперев голову в железные перекладины, глядит вниз на бурлящую и клокочущую там воду…
—Вода опускается,— сообщает он нам.— Ее стало совсем мало.
Я с опаской гляжу вниз: меня пугает высота…
—Линус, будь осторожен!— повторяю я, и Патрик слегка сжимает мои пальцы.
—Давай я расскажу тебе о системе подачи и откачки воды в шлюзе,— произносит он, чтобы успокоить меня.— Уверен, тебе будет интересно узнать об этом…
Я молча киваю, хотя на самом деле мне интересно совсем другое: где сейчас наша мать и что она чувствует, бросив теперь еще и Линуса на произвол судьбы… Спится ли ей все также сладко и безмятежно, как и до той ночи девять лет назад… или сегодня, когда ее сына нет с ней рядом? Как она может быть такой… бесчувственной? Безответственной? Черствой? Немамой…
Вспоминаю свои одиннадцать лет и белый клочок бумаги на трюмо — по крайней мере мой брат не брошен на чужого человека, и я сделаю все, чтобы он был счастлив рядом со мной! И я никогда его не брошу… как сделала это мама.
Повинуясь внезапному порыву, наклоняюсь и крепко обнимаю мальчика, тот нетерпеливо поводит худыми плечами.
—Смотри, она уже внизу… Заплыла!— и указывает на баржу пальцем.
—Теперь вода будет снова подниматься,— говорит ему Патрик, неожиданно приобнимая меня одной рукой.— Ты не против?— это уже ко мне, и я выдаю нервную полуулыбку.
—Нет.— А сама смотрю вниз на бурлящие потоки воды — они хорошо иллюстрируют происходящее в моем собственном сердце.
—Я подумал, что мне тоже стоит побыть немного странным,— шепчет он мне на ухо.— Не тебе же одной усмирять моих «демонов» объятиями…
—Быть странным не зазорно…
—Вот и я так подумал,— улыбается Патрик, проводя ладонью по моим плечам.
… Через время мы машем вслед удаляющейся прогулочной барже, люди на борту которой отзываются ответным приветствием, а потом Патрик ведет нас в сторону леса… Смеркается. Парковка опустела: кроме нас, здесь никого больше нет.
—Кричи,— велит мне мой спутник, заведя нас с Линусом вглубь сомкнувшихся над нашими головами пушистых елей и кедров. Здесь, под их кронами, практически темно…
—Разве что ты приставишь нож к моему горлу,— шепчу я в ответ, ощущая физическую неспособность заставить себя выполнить его просьбу.
Патрик улыбается, качая головой из стороны в сторону.
—Извини, не прихватил с собой,— и шуршит листвой под ногами.— Придется обойтись без этого…— И снова повторяет: — Кричи, Ева… во все горло.
Я открываю рот, но… горло словно залежавшийся на солнце воздушный шарик, в который невозможно вдуть ни капли воздуха. И тут верещание Линуса практически оглушает меня: он оглашает воздух таким пронзительным фальцетом, что я невольно зажимаю уши руками.
—Молодец, парень!— похлопывает его по плечу Патрик, а потом вторит ему своим низким баритоном, закидывая голову к загорающимся в вышине звездам.— Ну, присоединяйся.
Я снова открываю рот и… вспоминаю Линуса за столиком в пиццерии: снова вижу его темноволосую макушку, едва виднеющуюся над уровнем стола, а потом вспоминаю и себя в Патриковой футболке, сидящую на кровати в пустой комнате… и вдруг начинаю кричать. Сначала неуверенно, робко, почти испуганно, а потом все громче и громче, пока у меня не начинает саднить горло. Но я не могу остановиться… Ощущаю, как свинцовые горечь и заскорузлый годами страх выплескиваются из меня, растворяясь в прогретом летним солнцем вечернем воздухе.
—Ну, ну,— Патрик вдруг похлопывает меня по спине, и я вижу в его глазах беспокойство… беспокойство за себя.— Достаточно. Горло сорвешь… Иди сюда.— Он притягивает меня к себе и крепко обнимает. Только тогда я и понимаю, что в глазах у меня стоят слезы и что это именно из-за них весь мир вокруг подернулся тонкой, едва колеблющейся поволокой… Зато на душе покой. Неестественный, но благотворный.
—Спасибо,— хриплю я осипшим голосом.— Мне полегчало.
—Не хочешь рассказать, в чем дело?
—Не сейчас.
Мужчина проводит рукой по волосам и мучительно долго вглядывается в глубину моих глаз. Мое горло невольно пересыхает, и я сглатываю… Неужели он хочет меня поцеловать? Но Патрик вдруг спрашивает:
—Но ты хотя бы не похитила его, правда?— и кивает в сторону Линуса, охотящегося за светлячками.
—Боже, нет, конечно! Как ты мог такое подумать?!
—Просто…
—Просто не надо…
—Просто тебя что-то гнетет, я же вижу,— все-таки произносит Патрик, не обращая на меня, внезапно ощетинившуюся иголками, никакого внимания.— Говорить об этом ты не желаешь, а между тем это что-то серьезное, и я хочу помочь тебе, Ева. Доверься мне, прошу тебя.
Больше всего на свете мне хотелось бы открыться Патрику, но…
—Я не могу. Не сейчас. Прости меня!
Мы какое-то время молча стоим посреди колеблющегося танца из светящихся огоньков, а потом Патрик как бы подводит черту под своими безмолвными размышлениями:
—Хорошо, я могу подождать,— берет меня за руку и ведет прочь.— Линус, пора ехать домой! Сеанс психотерапии закончен. Оставь несчастного светлячка в покое!
И тот бежит за нами следом и кричит:
—Я мог бы посадить его в банку и использовать вместо фонарика… Мама всегда говорила, что в фонариках слишком быстро садятся батарейки! А у светлячков есть батарейки?
Я резко останавливаюсь и смотрю на Патрика:
—Скажи, о чем в своей жизни ты сожалел больше всего?
Под кронами деревьев темно, я с трудом различаю лицо собеседника, но чтобы прочувствовать его замешательство, мне нет надобности в зрении: оно исходит от него волнами, как радиосигнал…
—Странный вопрос, Ева. Вся моя жизнь — одно большое сожаление… Больше тут добавить нечего.
—И все-таки?— допытываюсь я.— Ведь было же что-то особенно достойное сожаления…
—Книжная полка,— произносит вдруг Патрик, отведя глаза в сторону.— Больше всего я сожалею о несделанной вовремя книжной полке…
Если бы он сказал это кому-то другому… но я понимаю его, и сердце мучительно замирает в груди.
—О той самой, что в моей комнате?— решаюсь уточнить я.
—Да, я сделал ее для одного человека,— отвечает мне он,— ее тоже звали Евой, как тебя… Жаль, она так и не увидела ее.— Потом срывается с места и большими шагами уходит вперед, заставляя нас Линусом, практически, бежать за ним следом. И я бегу… как и мое сердце, которое тоже бежит за ним вскачь.
Вернувшись домой, я помогаю Линусу выудить из его огромного рюкзака зубную щетку и пижаму с маленькими огнедышащими дракончиками, в процессе обнаруживаю пластиковую папку с бумагами: в ней свидетельство о рождении и детская карточка Линуса с пометками о сделанных ему прививках… На штемпеле фамилия детского врача и название города: Куксхафен. Семьсот километров отсюда… Северное море. Неужели все это время мама прожила там? Вспоминаю, как Патрик сказал мне когда-то: «Кое-кто видел, как она садилась в автобус до Киля… Далековато для того, кто хочет вернуться», и я сглатываю мучительный комок в горле. Пора бы мне уже пережить это…
