—Мама, мы бы любили тебя любой…
—Ева,— она отнимает руки от лица, и я вижу, что ее глаза абсолютно сухи, словно иссушенные солнцем пески Каракума,— Ева, я сломленный человек. Таким, как я, нельзя иметь детей!
Я саркастически усмехаюсь, не в силах справиться с собой — не такой я представляла встречу со своей матерью.
—Тогда зачем ты меня родила?— спрашиваю я с дрожью в голосе.— Что тебя удержало убить меня еще в материнской утробе? Раз — и нет больше Евы Мессинг… Может быть, так даже было бы лучше! Зачем ты родила нас на этот свет, мама? Зачем…
Слезы наконец брызжут из моих глаз, и лицо матери расплывается, превращаясь в едва различимое бело-серое пятно с разверзтым в странном ответе ртом:
—Просто вы с Линусом то единственно хорошее, что я с сделала в своей жизни, принцесса,— слышу я словно через вату.— Каждый человек должен сделать хоть что-то хорошее… И я сделала вас, Ева.— А потом повторяет: — Я сделала вас…
Я больше не могу это слышать: живот скручивает в тугой узел, в голове все гудит и плавится, словно в проводах под сильным напряжением, слезы застилают глаза… Я повинуюсь желанию немедленного бегства и выбегаю из трейлера, где меня обильно, на сухую выворачивает в кусты.
Горло, обожженное желудочным соком, горит как огнем… Я сглатываю, сглатываю, но, боюсь, тут дело не только в желудочном соке — горечь разочарования растеклась по каждой клеточке моего тела, словно отрава, и теперь сжигает меня изнутри.
Я все еще стою, уперев руки в колени и не в силах разогнуться, когда кто-то с несмелой осторожностью касается моей спины, и я испуганно вскидываюсь.
Патрик…
—Пойдем отсюда,— говорит он с нежностью, прижимая меня к себе и увлекая прочь от этого сосредоточения вселенского разочарования Евы Мессинг.
Я позволяю ему это: уткнувшись носом в мужское плечо, бреду, словно в отупляющем трансе, плачу и радуюсь свисающим волосам, которые хоть немного, но скрывают меня от этого мира.
Патрик здесь со мной, а все остальное можно пережить… Разве нет?
Я уверена: все остальное я смогу пережить!
Вот только выплачусь вдоволь и переживу…
Мы выходим к озеру, пересекаем пешеходную дорожку и спускаемся к самой воде… Я с жадностью вдыхаю слегка илистый запах стоячей воды и выброшенных на берег водорослей, которому почти удается перебить запах материнских волос… и кофе.
Вдох-выдох, вдох-выдох…
Мужчина рядом со мной усаживает меня на траву и привлекает к себе… крепко-крепко, так что у меня даже кости трещат. Но я молчу — эта боль мне приятна. Пусть лучше любовь переломает мне все кости, чем равнодушие заставит скрежетать зубами и выворачиваться наизнанку…
—Прости, что проследил за тобой,— Патрик прерывает наше молчание, вглядываясь в мое зареванное лицо. Выгляжу я, конечно, ужасно…
—Ничего, я даже рада этому.
Он выдыхает, совсем тихо, но я слышу это — облегчение.
—Просто ты была такой странной, Ева,— добавляет он снова,— я подумал, что тебя нельзя оставлять одну.
—Никогда… никогда не оставляй меня одну,— только и могу прошептать я, снова прижимаясь к нему всем телом. Так мы и сидим какое-то время, а потом грудь Патрика начинает вибрировать под моим ухом, и я слышу его слова:
—У меня есть ответ на волнующий тебя вопрос…
Я недоуменно смотрю на него, не совсем понимая, о чем он сейчас говорит.
—Тот вопрос, который ты задала матери,— поясняет Патрик с виноватой полуулыбкой.— И да, я все слышал… Не смотри на меня так.
—Как?— улыбаюсь я. Мне вдруг делается так легко на душе: Патрик наконец-то все знает, и мне больше не придется ничего от него скрывать. Гора с плеч… И я, действительно, улыбаюсь! Очень влюбленными глазами.— Так как мне не следует смотреть на тебя?
—Так влюбленно,— улыбается мне Патрик в ответ.— Ты меня смущаешь…
—Но я, действительно, люблю тебя,— пожимаю плечами, так как никакой тайны тут нет.— Мне кажется, я уже говорила тебе об этом…
При этих моих словах лицо Патрика делается чрезмерно серьезным, почти строгим…
—Ева…
—Да?
—Я тут хотел тебе сказать…
—Да?— Я вдруг ощущаю щекотку страха глубоко в душе…
—Черт, почему это так сложно сделать?— взрывается вдруг Патрик, сжимая мою ладонь.— Никогда не думал, что это так трудно… В общем, Ева, я хотел сказать… что… я… короче говоря, наверное, я тоже тебя люблю…
—Только «наверное»?— выдыхаю я с облегчением, которое едва ли могу выразить словами.
—Да нет,— треплет он себя за волосы,— я вообще-то уверен в этом, просто…
—Просто Патрик Штайн не верит в любовь, я помню! Я помню об этом.
И тогда он, наконец, пристально смотрит мне в глаза:
—Да, не верил… но, наверное, она все-таки существует,— отчеканивает он практически по слогам.— А если быть точным, то это ты заставила меня поверить в нее…— И добавляет: — Не хочешь узнать, ответ на какой вопрос у меня для тебя есть?
—Так какой же ответ у тебя для меня есть?— послушно интересуюсь я.
Он снова запускает пятерню в волосы: весь его вид наглядно демонстрирует внутреннюю борьбу с собственной закоснелой натурой циника… Мне даже его чуточку жаль, но, как известно, то, что нас не убивает — делает нас сильнее.
—Ты спрашивала мать о том, зачем она родила тебя… Я слышал, извини.— Едва заметно киваю.— Так вот, я думаю, что она родила тебя для меня…
Тут уж я улыбаюсь широко… и почти сквозь слезы.
—Спасибо, Патрик,— с чувством говорю я ему.— Такое признание дорогого стоит, правда.
—Ты не думай, я не шучу,— вскидывается он так, словно я усомнилась в его словах,— я на самом деле так думаю. Ева, с твоим появлением все стало другим… жизнь стала другой… Я и не знал, что она может быть такой… такой яркой, что ли… такой…
—Сногсшибательной?— подсказываю я, тонко намекая на его драку с Килианом да и с Маттиасом Фишером тоже. Какое счастье, что тот замолчал этот случай…
—Прости,— пожимает он плечами с самым виноватым видом.— Видно, любовь, действительно, сводит с ума…— Потом отводит прядь моих волос от лица и очень нежно целует в самые губы.— Я только одного боюсь,— шепчет он еле слышно.
—Чего же ты боишься?— я тоже перехожу на шепот.
—Боюсь, что однажды ты проснешься и поймешь, что не любишь меня больше…
Я широко улыбаюсь, потираясь кончиком носа о его нос.
—У меня было достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах,— продолжаю шептать я.— Целых девять лет и шесть с половиной месяцев,— потом бросаю взгляд на часы и добавляю: — А еще семь часов тридцать шесть минут.
—А про секунды ты забыла,— насмешничает Патрик.
