—Я,— отзываюсь на ее вопрос, и, как бы объясняя свои слезы, присовокупляю: — Шину вот проколола.
Она пару секунд глядит то на меня, то на мой небрежно брошенный велосипед, а потом говорит:
—Вставай. Наш дом недалеко — я попрошу брата помочь тебе с велосипедом.
—Килиана?— почти с ужасом уточняю я, как будто бы и сама не знаю, что другого брата у девушки попросту нет.
И она отвечает вопросом на вопрос:
—Ты имеешь что-то против него? Он как раз дома, готовится к экзаменам.
Килиана я хочу видеть еще меньше, чем Патрика… Особенно в этом зареванном состоянии. С красным носом и синяками под глазами. Нет-нет, следует отговориться от его помощи любым способом, и я заявляю:
—Патрик подъедет с минуты на минуту. Не стоит и волноваться…— Потом вытаскиваю телефон, вроде как проверяя сообщение от него, и повторяю: — Он уже в пути. Спасибо за беспокойство!
Карина, совершенно неубежденная, как мне кажется, моей бездарной игрой, молча удаляется в сторону дома, а я, почти уж было переставшая лить слезы, снова смаргиваю непокорную влагу и, подхватив велосипед, спешу в противоположном направлении.
Через несколько метров я едва не врезаюсь в распахнувшуюся передо мной дверцу калитки и слышу знакомый голос:
—Проходи во двор, сейчас посмотрим, что можно сделать с твоим транспортным средством.
В руках Килиана я вижу телефон, и понимаю, что Карина шла не домой — из дома, и, верно, позвонила ему, рассказав о моем бедственном положении.
Стыд и облегчение настигают меня одновременно: прикрываю глаза и мечтаю оказаться за тридевять земель от этого места.
20 глава
—Я же сказала, меня заберет Патрик,— повторяю свою ложь Карине, и Килиан пожимает плечами:
—Тогда скажи ему, где тебя искать.— Как будто бы вызов мне бросает… И так как я продолжаю бездействовать, добавляет: — Давай посмотрю, что с твоим колесом, думаю, просто пробита шина. Эта можно в два счета исправить!
Я позволяю ему забрать велосипед, и только с опаской интересуюсь:
—Твои родители дома?
—Будут, часа через два. А что, боишься?
Вместо ответа присаживаюсь на стул и обхватываю себя руками: не думаю, что мое предательство по отношению к их сыну могло сделать их моими поклонниками… Припоминаю, как сидела за их столом, пользуясь гостеприимством, мной полностью незаслуженным, и теперь не нахожу в себе сил свидеться с ними снова.
—Я отрываю тебя от подготовки к экзаменам,— некстати замечаю я после длительного молчания.— От меня всегда одни неприятности. Для тебя уж точно… Прости.
Килиан бросает на меня взгляд мимоходом и продолжает возиться с колесом.
—Хочешь правду?— спрашивает он, и я невольно сжимаюсь, не в силах перебороть эту детскую реакцию на его возможное признание. Какое — боюсь даже представить. И Килиан улыбается: — Мне чертовски надоело прозябать над учебниками,— говорит он,— так что я даже рад возможности отлынить от учебы без вреда для собственной совести. Да и перед мамой будет чем оправдаться…— И добавляет: — Расслабься уже. Я тебя вот о чем хотел спросить: Каролина, вроде как, твоя сестра… Не знаешь, есть ли у нее парень?
—Есть ли парень у Каролины?— повторяю в недоумении. И сглатываю: — Нет, насколько я знаю.— Потом интересуюсь: — Так что там с велосипедом?
Что это ему взбрело в голову, расспрашивать меня о Каролине… Неужели, действительно, увлекся ей? Узнай она только об этом, прыгала бы до потолка. Впрочем, я ее просвещать не собираюсь… Пусть и не надеется.
А Килиан снова спрашивает:
—Сколько ей лет? Восемнадцать по любому есть, я полагаю.
—Да, ей восемнадцать,— отвечаю с неожиданным раздражением.— Исполнилось в августе, если тебе интересно. Школу она, правда, еще не закончила, однако недавно получила водительские права. Голубой цвет предпочитает любому другому, съедает тонну батончиков «Баунти» в год и очень любит парней на мотоциклах. Что-то еще или ты уже наконец-то ответишь на мой вопрос про велосипед?— все это я выдаю скороговоркой, почти срывающимся на крик голосом, и чувствую, как истерика накрывает меня с головой.
Слезы в очередной раз опаляют глаза, жгучие, подобно серной кислоте, и я бросаюсь к своему велосипеду, чтобы сбежать… Как можно дальше. На край света. Навсегда!
—Ева,— слышу испуганный голос парня,— ты чего? Я просто спросил… я не думал…— Велосипед он, однако, не отпускает, и я дергаю его в тщетной надежде на успех, продолжая захлебываться слезами.— В конце концов, я выпускаю руль и закрываю лицо руками — через мгновение Килиан привлекает меня к себе. Очень осторожно, подобно гранате с выдернутой чекой… Неловко гладит по спине и все повторяет: — Ты прости, если я тебя чем-то обидел… Я и не думал… Просто решил спросить, вот и все. Ева, прости, пожалуйста…
Мне так хочется сказать, что его вины здесь нет, что это все мои собственные «тараканы», но даже этого я не могу: зубы словно спаяны между собой, а язык весит целую тонну. И от собственного бессилия объяснить хотя бы это, мне становится еще горше: да что ж я за никчемный человек такой, в самом деле. От меня никакого толку! Наверное, мне и в самом деле не стоило появляться на свет… Всем — и в первую очередь мне самой — было бы намного легче. И мама, и Гартенроуты, и Патрик — всем бы жилось проще без меня.
Ненавижу эти мысли, но они часть меня самой, и с этим уже ничего не поделать… Вновь и вновь всхлипываю и захожусь в непонятных для парня рыданиях, не в силах оторвать лицо от его рубашки: так, в кольце его теплых рук, страдать намного приятнее, чем в полном одиночестве.
А потом я слышу взволнованный голос его матери, и та обхватывает меня за плечи:
—Девочка моя, что происходит?— В этот момент она, должно быть, глядит на своего сына, так как следующий вопрос обращен к нему: — Это ты довел девочку до слез? Что ты натворил, право слово?
—Я ничего не сделал… вроде как,— начинает оправдываться Килиан.— Сам не понимаю, что случилось.
—Все вы так говорите,— произносит Кристина Нортхофф, оттягивая меня от сына и увлекая в сторону дома.— Идем, Ева, идем, милая,— приговаривает она при этом,— сейчас заварим ромашковый чай с имбирем, и все твои беды как рукой снимет. Можешь мне поверить!
Я послушно следую за ней, опускаюсь на предложенный стул и слышу, как она шикает на мужа, появившегося было на пороге кухни. Тот уходит и больше не появляется…
У нас девочкины посиделки. Мы пьем чай в уютном молчании, перемежающимся отстраненными рассказами Кристины о ее детище, цветочном оазисе во дворе: о готовых вот-вот распуститься хризантемах, о кустах сирени и жасмина, о море разноцветных водосборов, которые любы ей с особенной силой… Под эти ее рассказы я почти успокаиваюсь и с ужасом думаю о скорой встрече с Патриком, могущей вновь потревожить это краткое равновесие, с таким трудом мной достигнутое. И тогда фрау Нортхофф предлагает:
