Рената прикрывает лицо ладонями и молча качает головой.
—Никогда не думала, что мой сын станет вести себя подобным образом,— произносит она наконец. И голос у нее совсем бесцветный…— Ты меня разочаровал, Лукас. Я понимаю, конечно, что этот переезд был тебе не в радость, но такое… Что скажет Патрик, когда узнает?
—Ему будет плевать,— цедит парнишка, глядя на меня исподлобья. Пытается прощупать обстановку в доме… Выдала ли я их с Ренатой секрет Патрику. Я едва приметно машу головой… А Рената восклицает:
—Нет, ему не будет плевать, и ты сам это знаешь. Думаешь, ему понравится, что родной сын связался с нехорошей компанией?
В этот момент наши с ней взгляды пересекаются… Не знаю, что она примечает во мне, только голос ее замолкает, и она тяжело сглатывает. Быстрый взгляд в сторону сына, снова — на меня, а потом появляется Патрик: входит с огромным пакетом свежеиспеченных булочек и радостно улыбается:
—Я позаботился о нашем завтраке.— Однако, почувствовав царящее в доме напряжение, интересуется: — Что происходит?— Глядит на занавешанное челкой лицо своего якобы сына и хмурит брови: — Лукас, я вижу, вернулся, почему же все такие смурные?
Рената молчит — дает мне шанс изобличить ее ложь. Поняла, что мне все известно, минуту назад… Но я тоже молчу, и тогда Лукас вскидывает подбородок, демонстрируя свое расписанное ссадинами лицо.— Это еще что такое?— хмурится Патрик, и только тогда Рената рассказывает ему о случившемся.
Я продолжаю молчать. Ни к чему мне лезть в это дело…
В итоге Лукасу присуждают общественные работы на городском предприятии по переработке мусора, однако в первый же день он оттуда сбегает, и уже другой неулыбчивый полицейский возвращает его домой с целой отповедью на тему безответственности и увеличения срока наказания.
Лукас сбегает еще дважды, и тогда Патрик, взяв дело в свои руки, договаривается о переносе места наказания с мусорных завалок — в свою столярную мастерскую.
—Так он будет всегда у меня под присмотром,— поясняет он мне,— к тому же я смогу проводить с сыном больше времени. Возможно, нам удастся найти общий язык!
Тем же вечером я впервые отвечаю на звонок Каролины… Она начала названивать сразу после нашего с Килианом отъезда, но я так ни разу ей и не ответила. До этого момента…
—Извини,— это первое, что я слышу в телефонную трубку.— Я была неправа. Мне не следовало вмешиваться в твою жизнь… Это было глупо и безответственно. Прости, пожалуйста, Ева!
—Ты тоже прости меня,— отзываюсь на ее слова.— Возможно, я тоже была неправа…— Язык с трудом поворачивается признать очевидное, вот только от правды не убежишь.
Я думаю о Килиане слишком много и слишком часто…
По правде, я думаю о нем постоянно, особенно получая ежеутренние и ежевечерние приветы с пожеланиями доброго утра и доброго сна… Ничего другого он не пишет, но сердце каждый раз пропускает удар при виде очередного привета.
Не понимаю, что со мной происходит…
Или вернее, слишком хорошо понимаю: я влюблена. Не так, как с Патриком — иначе. И собственные чувства меня пугают… Они дарят некую свободу, способность дышать полной грудью, сбросить тенета прошлого — освободиться. Однако Патрик — не кандалы, чтобы я думала о нем подобным образом.
Именно это непостоянство, эта перемена в себе и пугает больше всего…
Именно с такими мыслями я и просыпаюсь ежедневно в одно и то же время, а сегодня к тому же раздается звук проезжающего мотоцикла, и я, сама тоже не осознавая, кидаюсь к окну в надежде увидеть… знакомое лицо.
И Килиан, действительно, глядит на меня с противоположной стороны улицы… Слышу звук входящего сообщения и с замиранием сердца читаю: «Пришло время поговорить. Давай сделаем это, как взрослые люди. Выходи, пожалуйста!»
В этот момент раздаются шаги за дверью, и я спешу отойти от окна — входит Патрик. Глядит на мое раскрасневшееся, взволнованное лицо и… бросает взгляд в сторону окна. Словно чувствует… Только бы не заметил Килиана, только бы не заметил…
—Ева,— мое сердце пропускает удар — я тут хотел тебе сказать…— Он подходит к шифоньеру с одеждой, достает коробку с письмами Килиана и ставит ее на туалетный столик между нами.— Хотел сказать, что знаю о перемене между нами.
Коробка с письмами… Патрик ее нашел! Я едва ли способна разумно мыслить, в голове так и мутится от страха. Что же он мне сейчас скажет? Какими словами назовет?
—Ева, просто дыши,— он подходит и берет меня за предплечья.— Я, собственно, тоже должен был тебе признаться… В нашем с Ренатой поцелуе. Да никак не получалось, но, видно, время пришло.
—Как давно ты знаешь?— произношу на выдохе.
—Пару дней, не больше. Однако ощущал перемену уже давно… И не только в тебе. Ева,— Патрик глядит мне прямо в глаза,— пришло время признать, что мы с тобой исчерпали себя. Что каждый из нас сделал для другого именно то, для чего мы, верно и встретились: помог примириться с прошлым и указал путь в будущее. Именно благодаря тебе я переосмыслил многие вещи, сумел переменить свое жалкое существование, понял, каково это по-настоящему любить. И пусть сам я не очень умею это делать — возможно, не всем дан подобный талант — однако я понимаю, что ты достойна большего. И, к счастью, есть человек, который способен это большее тебе дать.
Чувствую, как вскипают слезы на глазах, как дергается беспокойное сердце, как крылья, расправляясь, вырастают за спиной… Обнимаю Патрика, уткнувшись лицом в его пахнущую опилками рубашку и с чувством произношу:
—Я всегда буду тебя любить.
—Как и я тебя,— отвечает он.— Просто иначе, чем Килиан.— Потом приподнимает мое лицо за подбородок: — Я всегда буду твоим другом, Ева,— улыбается тихой, спокойной улыбкой.— А ты — моей феей-крестной. Маленькой волшебницей, расцвечившей мою жизнь новыми красками!
Я порывисто его обнимаю, реву, не в силах сдержаться с целым торнадо эмоций, всколыхнувшихся в душе, а потом слышу:
—Иди уже. Килиан тебя ждет!
—Спасибо,— только и могу шепнуть я, подхватывая коробку с письмами и выбегая из комнаты.
Через секунду я уже внизу, готовая выскочить за дверь, но тут слышу разговор Ренаты в комнате фрау Штайн… Изменяю решение, и впервые за долгое время переступаю порог ее комнаты.
—Ева?— Рената видит мое заплаканное лицо, освещенное, несмотря на слезы, радостной улыбкой, и опускает ложку с кашей обратно в тарелку.— Что-то случилось?
—Все хорошо,— отвечаю на ее слова.— Все хорошо.— Потом подхожу к постели с разбитой параличом женщиной на ней и склоняюсь к самому ее уху: — Я ухожу,— шепчу совсем тихо, так, чтобы только она и могла это слышать.— Мы с Патриком больше не вместе. Вы этому рады?— В глазах старухи мелькает проблеск скрытого торжества — я позволяю ей испытать его в полноте, а потом добавляю: — Однако он не будет один. Больше никогда… Ваше проклятие снято.— И громко: — Прощайте!
