–Данепереживай тытак,– сказал Коби, сочувственно наблюдая запожаром, пылающим намоих щеках.– Остынь, хлебни пивка, это помогает. Хороший «Пауланер»…
–…Свежий,– упавшим голосом закончила занегоя.– Да, тыговорил, помню. Нокак это мне даже вбашку непришло… Боже, какая дура…
Онпокаянно покачал головой:
–Знаешь, вчисле многих моих слабостей есть одна, которая особенно страшна. Совершенно немогу видеть, какстрадает красивая женщина. Сколько баррелей крови мне это стоило– непередать. Перестань, очень прошу. Илискажи, чем помочь…
Ого! Это меняло дело… Ябыстро обдумала внезапно открывшуюся возможность иумоляюще взглянула наКоби.
–Ладно, если тытак настаиваешь… Помоги мне вот вчем. Яхочу участвовать.
–Участвовать?– удивился он.– Вчем?
–Вликвидации группы Мансура. Вместе стобой!
Отчего-то мне вдруг показалось чрезвычайно важным лично снять спробега этих сволочей-клаусов иих братьев-мусульман. Возможно, потому, что они всего лишь час тому назад едва неискалечили меня бейсбольными битами. Аможет, было обидно забездарно потраченную неделю ихотелось придать хоть какой-то смысл довольно бессмысленной поездке. Или, что скорее всего, янаконец-то почуяла восхитительный запах опасности. Ну акроме того, Коби производил впечатление весьма информированного типа, способного ответить напару-тройку интересующих меня вопросов, азначит, стоило продлить знакомство.
–Вотеще!– твердо сказал Коби.– Даже недумай. Мики мне непростит, если явтяну тебя вэту историю.
Я тщательно сморщила лицо, словно собираясь заплакать.
–Тьфу!– сдосадой проговорил он.– Ладно, черт стобой, бижу! Нотолько если будешь слушаться вовсем.
–Тынепожалеешь,– быстро закрепляя завоеванные позиции, пообещалая.– Смотри, во-первых, тыможешь поручить мне подложить вих фургон симпатичную аккуратненькую бомбочку. Во-вторых, если после этого кто-нибудь выживет, яочень неплохо стреляю. Некак Мики, нонадвести метров изМ-40…
–Отставить!– рявкнул Коби.– Так. Сиди здесь, недвигайся и, главное, молчи.
Онвернулся через десять минут еще более раздосадованным.
–Чертова забегаловка! Уних вообще нет коньяка, только шнапс, причем грушевый! Даже несливовый, прости Господи! Фу, гадость… На,пей!
–Пить гадость?
–Ужеоспариваешь приказы?– ядовито осведомилсяон.
–Нет-нет, что ты…– Я хватанула германский одеколон.
Чего нисделаешь ради пользы дела.
–Значит, так,– сказал Коби.– Невздумай ничего никуда подкладывать итем более стрелять. Нашего личного участия вообще непотребуется.
–Какэтотак?
–Авот так! Сегодняже немцам сольют подтвержденную информацию оМансуре. Дальше они всё сделают сами– возьмут группу безшума ипыли, никто даже незаметит. Это очень важно, чтоб никто ничего незаметил. Если Мансуру удастся затеять уличный бой вовремя церемонии, он, считай, уже добился своего. Это нивкоем случае недолжно превратиться винцидент. Наша задача– проследить завыполнением ивмешаться, если что-то пойдет нетак. Тоесть всамом крайнем случае, понятно?
Полчаса спустя явышла изтакси уворот сквота. Бультерьеры анархистской проходной приветствовали меня почти дружеским рычанием. Я поднялась ккабинету Санта-Клауса изастала его запросмотром городских новостей. Старик выглядел озабоченным.
–А, вот иты!– рассеянно проговорил он иснова повернулся ктелевизору.
Наэкране показывали разгромленную площадь: битое стекло, брошенные сумки, рассыпавшиеся помостовой овощи, измочаленную широкополую шляпу, одиноко валяющуюся, потерявшую свою напарницу туфлю, пустую детскую коляску, скомканные окровавленные тряпки, вкоторых угадывались чьи-то кофты, береты, платки… Затем переключили напараллельный репортаж изприемного покоя больницы: забинтованные головы, руки наперевязи, ссадины исиняки, боль ислезы.
–Чтоговорят?– спросилая.
Призрак пожал плечами:
–Чтобыло, то иговорят. Столкновение демонстрантов из«Антифа» сучастниками неонацистского митинга.
–Наверно, яне очень врубаюсь вместную специфику, нолюди наплощади мало походили нанеонацистов. Обычные горожане, собравшиеся послушать уличного музыканта…
–Вотименно, что неврубаешься!– сердито перебил он.– Берешься судить, асама непонимаешь нислова по-немецки! Этот так называемый музыкант известен своими фашистскими текстами прогерманские леса, германские поля, германские деревушки… Всё унего германское, германское, германское… Что это, по-твоему, какнеслегка завуалированный неонацизм? Закого, тыдумаешь, голосуют его слушатели? ЗаСистему! Затрадиционные нормы! Против беженцев, против «зеленых», против квиров ифеминисток, против всехнас!
Я поспешила взять примирительныйтон:
–Некипятись, старина. Явообще-то быстро усваиваю новый материал– нужно только, чтобы мне объясняли его очень-очень долго, медленно иподробно. Вот каксейчас: ты рассказал, японяла. Спасибо. Ноуменя насамом деле другой вопрос: когда мыбудем обсуждать наши дела? Какие игрушки вам нужны? Сколько, вкакие сроки?
Санта-Клаус оторвался оттелевизора ивзглянул наменя стакой откровенной досадой, что явпервые поняла: ему ненужно никакого оружия! Вовсяком случае, сейчас, наэтом этапе. Онпросто морочит мне голову, тянет время. Нозачем? Почему сразу несказать девушке «досвидания»?
–Давай поговорим завтра,– сказал он.– Завтра, после обеда. Илидаже ближе квечеру. Дело втом, что тут наметились некоторые проблемы… Погоди…
Наэкране снова возник репортер вантураже больницы ичто-то доложил– сожалеюще имногозначительно. Старик выслушал ихлопнул себя поколену.
–Чтослучилось?
–Яжговорю: проблемы…– мрачно ответил он.– Подтвердили, что есть один погибший. И, квеличай-шему сожалению, он неиз неонацистов. Наш парень, стритфайтер, один излучших бойцов. Слушай… тыведь тоже была там, наплощади. Может, видела что-нибудь особенное?
–Особенное– это какое?– уточнилая.– Видела, какнаши их разгоняли. Видела, кактоптали. Видела, каклупили битами…
–Данетже!– сеще большей досадой воскликнул Призрак.– Особенное– это когда нападают нанаших!
Я добросовестно погрузилась вразмышления.
–Гм… нанаших? Нет, такого непомню. Да уэтих фашистских гадов иоружия-то небыло. Нибит, никастетов…
–Разве я спрашивал пробиты?– нетерпеливо перебил он.– Врач сказал, что погибшему свернули шею. Такие вещи делают голыми руками. Виделали тычто-нибудь вэтом духе?
–Н-нет…
–Такидумал… Ладно, иди пока. Завтра поговорим. Приходи часов вшесть…
Засыпая всвоей келье, ядумала отаинственном пятидесятилетнем бугае, называющем себя Коби, нопользующемся, каксказал Мики, многими именами. Кто он икем послан? Мосадом? Службой охраны президента? Армейской разведкой? Типчик наверняка непростой, запоминающийся надолго, иначе Мики несмогбы узнать его всего лишь поодной фразе. Если, конечно, эта фраза– некодовая. Я восстановила впамяти тот фрагмент разговора застоликом пивного сада. Что онтакого сказал, после чего мой муж заткнулся, какотудара поддых, имолчал целую минуту?
