Итак, пока Уилл спускает меня на землю, я готовлюсь выслушать гневную отповедь. Но вместо этого Уилл заключает меня в объятия даже прежде, чем мои ноги успевают коснуться земли. Его грудь прижата к моей спине так крепко, что я чувствую, как бешено колотится его сердце – совсем как мое.
–Господи Иисусе.– Он зарывается лицом в мои волосы.– Ты напугала меня до полусмерти.
–Прости,– начинаю я, поворачиваясь к нему.– Ты был прав, и мне…
Что-то в его глазах заставляет мой желудок сжаться, как сжимается цветочный бутон, перед тем как раскрыться. И затем он накрывает мои губы своими, заглушая мой удивленный возглас. Это импульсивный поцелуй, в котором он больше не сдерживается, что напрочь лишает меня способности мыслить ясно.
–Я думал, ты погибнешь, Оливия,– рычит он.– Если ты еще хоть раз выкинешь нечто подобное, я сам тебя прикончу.
Его руки обхватывают мой зад, притягивая ближе. Это порождает острое желание у меня в животе, необходимость сократить расстояние между нами еще больше, в то время как его ладони скользят под мою футболку, и он прижимается кончиками пальцев к разгоряченной коже моей спины. Уилл проводит рукой от талии до моей груди, нежно поддерживая ее вес в своей ладони; его выдох дрожью отдается на моих губах, заставляя выгибаться ему навстречу в немой просьбе о большем. Больше объятий, больше касаний, больше ощущения его кожи…
–Мы должны остановиться,– вздыхает он, но все еще приникает губами к моей шее, а его руки скользят вверх, мне под лифчик.
Я просовываю руку между нами и забираюсь за пояс его брюк. Он резко втягивает воздух, когда я опускаю руку ниже и обхватываю его. Не то чтобы я ожидала чего-то другого, но здесь определенно есть за что ухватиться.
–Оливия,– шипит он.– Я…
Я провожу ладонью по его длине, наслаждаясь тем, как Уилл при этом вздрагивает всем телом и плотно зажмуривается.
–Ох, черт,– выдавливает он.– Перестань. Мы должны остановиться.
Не обращая внимания, я провожу большим пальцем по его головке, набухшей, скользкой, такой готовой… Из его груди вырывается рваный вдох, хоть он и хватает меня за запястье, чтобы остановить.
–Пожалуйста,– умоляет он хриплым шепотом, прислоняясь своим лбом к моему.– Не уверен, что у меня хватит самообладания, чтобы остановиться, если это зайдет еще дальше.
Если у него сложилось впечатление, что это заставит меня передумать, то он меня не так уж хорошо знает.
–Отлично.
Он прижимается губами к моим волосам, а затем отстраняется.
–Господи, я уже больше не знаю, что я делаю,– произносит он.– Если бы только все было по-другому… Но это не так. Ничего не изменится, ничто не сможет этого оправдать. Мы оба это знаем. До недавнего времени я так старался поступать правильно, но когда происходит очередное дерьмо – когда ты срываешься со скалы или Брендан целует тебя,– то я просто теряю свой гребаный рассудок. Я даже не знаю, что сказать. Прости меня. Мне так жаль… После произошедшего я должен сейчас же ехать к Питеру и подать заявление об уходе, но я даже этого не могу сделать…
Я хочу на него злиться, но у меня не выходит. Он выглядит таким измученным, таким виноватым… Уилл хочет помочь нам всем. Он хочет спасти меня, дать Брендану возможность окончить университет; он хочет сохранить ферму, подарить Питеру победный сезон и поступить правильно по отношению ко всем – а я саботирую все его усилия, подвергаю все это риску…
Я говорю ему, что все понимаю, на время игнорируя ту часть себя, которая не понимает. Ведь если бы я действительно была для него важна, он бы просто попросил меня подождать.
Вечером, залезая в кровать, я знаю, что это моя последняя ночь в этом доме в обозримом будущем – возможно даже, что и во всем будущем. Так и должно быть, хотя бы ради моей психики. Дороти, Брендан, ферма – в конечном итоге, ничего из этого не будет в моей жизни. Как и Уилла, и именно это меня убивает: ядля него важна – просто недостаточно. Почему-то от этого чуть ли не хуже. Ведь я бы ждала его хоть десять лет, если бы он только попросил.
Я чувствую боль в груди, а мое горло сжимается.
–Не смей плакать,– яростно шепчу я.
Я загоняю обратно эту печаль. Я не собираюсь плакать из-за Уилла. Я не собираюсь плакать из-за чего-либо вообще.
Мама называет меня ранней пташкой. «Пожалуйста, давай спать, малышка»,– обычно бормочет она, когда я забираюсь по утрам в ее постель.
Вот почему я так удивлена, увидев, что Мэттью встал раньше меня и стоит в дверях комнаты.
– Папа дома,– тихо говорит он.
– Ох.– Мое сердце ухает вниз.
На этот раз отца не было довольно долго, так что я успела поверить, что снова могу дышать полной грудью, и почти успела забыть, каково это – начинать утро со страха, гадая, что ждет нас сегодня, когда мы спустимся вниз.
Мы вместе идем на кухню и молча садимся на свои привычные места за столом, пока мама заканчивает приготовление завтрака. Еще только забираясь на стул, я понимаю, что сегодня будет один из плохих дней. Это сразу видно по его взгляду, по тому, как он пугающе неподвижен. Сегодня мы будем не просто ходить вокруг него на цыпочках, а ходить на цыпочках по острию ножа.
Мы начинаем завтракать в напряженном молчании. На маме лица нет, но он не обращает внимания ни на нее, ни на меня с братом. Он не ест, а вместо этого открывает счета, один за другим, становясь все злее и злее. У меня такое чувство, как будто что-то сдавливает мою грудь и руки, как будто меня сжимают со всех сторон…
Одну квитанцию он рассматривает дольше других. Кажется, что воздух в комнате сгущается вокруг него, пока мы ждем.
– Что это?– спрашивает он маму, держа квитанцию у нее перед носом. Его тихий голос не предвещает ничего хорошего: это намного опаснее, чем когда он кричит.
Я буквально кожей чувствую исходящий от нее страх, когда она отвечает на его вопрос.
– У Дейзи были припадки,– произносит она едва слышно, выдавая слабость. Она не должна показывать слабость – даже я это знаю. Мой отец всегда способен учуять страх, как хищник чувствует кровь.
И реагирует он так же, как хищник.
– Я не спрашивал, что не так с этой долбаной собакой. Я спросил, за что счет.
– За лекарство,– шепотом отвечает она.– Ветеринар сказал, что ей это необходимо, иначе припадки станут хуже.
Мне всего пять, но даже я знаю, что ей нужно замолчать, прекратить оправдываться, перестать вести себя так, будто она в чем-то провинилась.
